- Отчего вы, серьезный писатель, вдруг занялись хлопотной и, подозреваю, малодоходной литературой для детей?
- Как-то меня уговорила редактор издательства "Эксмо" поскрести в ящике письменного стола и вытащить вещи, написанные в 80-е для детей: история об одинокой мыши, о жеребенке, воробье... Я бы сама не рискнула. А потом на мою встречу с библиотекарями привели маленькую девочку, которая знает наизусть книжку про воробья. Ее мама сказала, что эта книжка оказалась для дочери настолько важной, что она по ней научилась читать. Я была потрясена.
- Вместе с художником Владимиром Любаровым вы сделали забавную книжку "Детство сорок девять". А ваш муж-художник не обиделся, что его не позвали в этот проект?
- Мой муж никогда не занимался книжными иллюстрациями. Только недавно мы его приспособили, и он стал делать обложки. В сборнике рассказов "Детство сорок девять" собраны мои самые первые вещи, публиковавшиеся еще в "Пионерской правде". По объему книжка получилась маленькой, и мой редактор не знал, что с этим делать. Потом я увидела картины Володи Любарова и поняла, что они замечательно монтируются с моими текстами. Издание вышло чудесное. Если бы Любарову заплатили за иллюстрации столько же, сколько стоят его картины, то книжка бы получилась очень дорогой. А так она стоила всего три доллара.
- Читая ваш "Казус Кукоцкого", чувствуешь влияние "Розы мира" Даниила Андреева...
- Действительно, у меня был период в конце 70-х, когда я увлекалась эзотерической литературой. От "Розы мира" в памяти остался восхитительный эпизод. Андреев разбирает богословский вопрос: Господь создал все души одновременно, а при зачатии ребенка они спускаются с высот и заселяются в новорожденное тело, или же души создаются по мере надобности? Андреев склоняется к первой версии, но добавляет, что в некоторых случаях душа может образоваться и заново, вне плана. Например, если ребенок долго играет с игрушкой и источает на нее такой заряд любви, что когда эта игрушка истрепывается и ее физическое существование заканчивается, то сгусток детской любви способствует образованию новой монады.
- Вы любите своих персонажей, но почему разрушаете их жизнь?
- В России этим занимается замечательная Людмила Петрушевская. Она описала в деталях драматический процесс расчеловечивания человека, происходивший в советские времена и в тяжелые 90-е. Здесь ей равных нет. А у меня, напротив, большое желание сохранять что-либо прекрасное из того, что нас окружает, но исчезает независимо от нашего желания.
- У вас крупные и малые формы чередуются: после романа "Искренне ваш Шурик" вышел сборник новелл "Люди нашего царя", затем была глобальная вещь "Даниэль Штайн, переводчик", потом сборник пьес "Русское варенье". Следующим будет опять роман?
- Если вы ко мне хорошо относитесь, то не будете желать, чтобы я снова села за роман. Над крупной формой я каждый раз умираю. Для меня это совершенно непосильная, жутко тяжелая работа. Я человек, который бегает на короткие дистанции. Поэтому люблю писать рассказы. И каждый раз, когда чувствую, что задуманная история не укладывается в жанр рассказа и нужно выходить на большую форму, то принимаюсь за это с содроганием. Я, например, совершенно не была уверена, что доживу до конца "Штайна", так мне было тяжело. Если Бог сподобит на следующую книгу, то это будет точно не роман.
Модный я автор или нет? Пусть этим забивают себе голову критики. Я просто делаю свое локальное дело. Радуюсь, когда получается. И переживаю, если что-то не выходит. От отчаяния лезу на стенку. Многие годы, когда объявляли, что я писатель, меня глючило. Это слово казалось чужим, не имеющим ко мне никакого отношения. Но теперь отношусь к этому спокойно. Живу, как жила. Делаю, что нравится. Пишу, что хочется. Счастливый человек на Земле!