Этого следовало ожидать. Едва «Труд» начал путешествие по страницам «Советского букваря» (см. публикации в номерах от 24 декабря и 17 января), как от читателей стали поступать вопросы. Конструктивные, недоуменные и возмущенные, они сводились к одному: почему мы берем для толкования в букваре слова эти, а не те? Зачем выставлять на свет такие неблагозвучные, вовсе не отражающие величие советской эпохи понятия, как «Алконавт», «Барак» или «Вертушка»? И чем автору не угодили, к примеру, «БАМ» и «Балет», в области которого мы были впереди планеты всей? Да нормальные слова, просто балерин было все-таки меньше, чем алконавтов.
В
Военкомат
Что такое военкомат, теперь, увы, знают многие. Ну а в Советском Союзе это знали все. Военкомат «рифмовался» только с одним словом — «повестка». А повестка, врученная адресату, означала как минимум два года, вычеркнутые из гражданской жизни молодого человека (а во флоте в ту пору и вовсе служили три года).
От призыва многие в ту пору старались откосить — иными словами, найти веские причины, объясняющие, почему без тебя армия обойдется. Ну, например, физические недостатки, врожденные или обретенные болезни. Если таковые не находились, начинались поиски влиятельных высокопоставленных знакомых призывника. Кто мог бы позвонить куда надо, сказать что надо кому надо, и в результате в армию идти вроде уже и не надо. Если же среди знакомых таковых не числилось, то искали просто-напросто деньги, которые пытались вручить военкомам или врачам.
К слову, у нас в роте служил славный парень Сережа из Пермской области. У него на правой руке не было двух пальцев. Все, включая комбата, понимали, что у родителей Сережи не нашлось ни знакомых, ни верных клятве Гиппократа врачей, ни честных военкомов, ни нужной суммы, чтобы сын в полном соответствии с законом был освобожден от действительной военной службы.
Но все это, однако, не было судьбой большинства призывников. Большинство, получив повестку, шли служить в полном соответствии с Конституцией. Пошел и я, хотя вместе с повесткой получил приглашение на работу в «Комсомольскую правду». Как и большинство, я выбрал действительную военную службу, поскольку не привык быть в долгу, в том числе и перед Отечеством.
Г
Гаишник
Гаишник в переводе с советского означает офицера дорожно-постовой службы. Это он прятался в кустах, замеряя вашу скорость с помощью радара, напоминавшего пистолет. Это он вежливо предлагал вам договориться, что означало в зависимости от обстоятельств просто впечатляющую или шокирующую сумму в рублях наличными безо всяких квитанций. Это он, задумчиво постукивая вашими правами по своему колену, уныло вопрошал: «Ну и что будем делать?» Вы, усвоившие язык лучше английского, хинди и китайского, понимали мгновенно, что именно «будем делать». Предлагать гаишнику взятку не считалось преступлением, это было нормой. Впрочем, иногда случалось и по-другому.
Мой давний приятель проживал некоторое время назад в деревне Жуковка на Рублевском шоссе. Именно там располагался известный многим самый «дорогой» в стране пост ГАИ. И вот случилось так, что у приятеля умерла собака. В расстроенных чувствах он проехал не на тот сигнал светофора, и его остановил грузный гаишник. Наклонился к окну водителя и радостно заметил: «Нарушаем, товарищ!» Товарищ, однако, повел себя нестандартно. Вместо того чтобы вытащить бумажник и отслюнить гаишнику нужную сумму, он коротко гаркнул ему в морду «да пошел ты..!» и рванул с места. Через пару километров гаишник догнал его, заставил остановиться на обочине, быстрым шагом подошел к машине, заставил открыть окно и гаркнул в морду приятелю «да пошел ты сам!».
На том и разъехались.
Главлит
Главлит — это Главное управление по делам литературы и издательств. Выдающееся изобретение, одна из несущих конструкций советской власти. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» пелось в бодрой, жизнеутверждающей песне. Я, проживший в СССР большую часть жизни, не знаю случая, когда бы это утверждение воплощалось на практике. Такое оказалось не под силу ни Госплану, ни даже ЦК КПСС. Зато Главлиту было дано легко, шутя и играя совершить обратное — превратить реальную жизнь в сказочную.
Главлит не занимался ни литературой, ни издательствами. Он занимался цензурой. Однажды в редакцию дальневосточной газеты, где я в ту пору работал корреспондентом, пришло удивительное письмо. Его написал дезертир, сбежавший из воинской части. Парень таким образом спасался от дедовщины. Полгода он прожил в тайге, что называется, на подножном корму. Но с наступлением холодов понял, что надо как-то выходить из побега. Но как? Вот и решил написать письмо в газету. Я встретился с ним и убедил его пойти в политуправление округа, чтобы рассказать свою историю. Но я журналист, и результатом моей работы стал очерк, который так и назывался «Дезертир».
Редактор прочитал, похвалил и обмолвился: «Тебе надо показать очерк военному цензору». Военный цензор заседал на отдельном этаже, в отдельном кабинете в здании окружной газеты. Он был пожилым майором с залысинами и пузцом. Майор изучил мой очерк, радостно взглянул на меня и сказал: «Не пойдет». «Почему?» — задал я наивный вопрос. «А ты что, разве не знаешь, что у нас нет дезертиров?» — вопросом на вопрос ответил тот. Я указал ему на очерк, лежащий на столе, и сказал, что речь идет о конкретном человеке и я знаком с ним лично. «Очерк? — удивился цензор. — Никакого очерка нет и не было, его никто никогда не прочтет».
Так постепенно я стал понимать, что у нас не было не только дезертиров, но и проституток, гомосексуалистов, педофилов, воров и коррупционеров с партбилетами в кармана... Не было многих и многого. В конце концов не стало и страны, в которой всего этого не было.
