- Сколько же у вас экспонатов? - спрашиваю у Алексея Васильевича.
После затянувшейся паузы он неуверенно отвечает:
- Да, наверное, штук 200 - 230 и старинных пластинок под две тысячи.
Когда счет экспонатов домашнего музея перевалил за сотню, родня забастовала: "Скоро от твоих труб протиснуться будет негде". Тогда Ерыгин надстроил второй этаж своего магазина по продаже автозапчестей, где и организовал что-то похожее на музейную экспозицию. Правда, сейчас серебряные и жестяные трубы красуются вперемешку с бамперами, крыльями, фарами для автомобилей.
А собрание его уникально. Помимо десятков граммофонов, в нем есть музыкальные шкатулки, которые могли слушать современницы Екатерины II, патефоны... Открывает коллекцию легендарный фонограф Эдисона. Таких аппаратов в России единицы: один у Ерыгина, два - в Московском политехническом музее...
Вот граммофон, который слушал русский писатель Владимир Короленко. Это целая история, которая началась в конце XIX века на писательской даче в Джанхоте, что под Геленджиком. За великолепным парком, окружавшим виллу, ухаживал садовник-грек. Существует легенда, что за свои старания он получил в подарок от семьи Короленко граммофон, который как семейная реликвия передавался из поколения в поколение. Современные потомки садовника надумали эмигрировать в Грецию. Ерыгин несколько раз наведывался в Геленджик, пока не уговорил их продать фамильную драгоценность.
Особенность коллекции в том, что почти все ее экспонаты действующие. Если хотите послушать единственный в своем роде парлафон, в этом вам может помочь только Ерыгин. Это красивейшее сооружение из орехового дерева с тонкими чеканками на сюжеты древнегреческих мифов по бокам. Внутри спрятана граммофонная труба и весь механизм, звук же воспроизводится через зарешеченное музыкальными струнами окошечко.
Алексей Васильевич показывает мне патефонные иголки XIX века, пластинки с записями Вяльцевой, Шаляпина, Собинова, юного Козловского... А какие же разнообразные здесь патефоны - от крохотного, как баночка из-под монпансье, немецкого до салонных аргентинского, китайского, американского...
Ерыгин раскрывает старинный сундучок, внутри которого веером расходятся конверты с пластинками, наугад берет одну из них.
Затем подходит к поблескивающему лаком тумбовому граммофону с зелено-золотым тюльпаном высокой трубы, ставит диск. Несколько оборотов ручки, и в комнату сквозь толщу десятилетий волжским ветром врывается бас Шаляпина.