У лауреата семи международных конкурсов Екатерины Мечетиной только что произошли два важных события: президент Дмитрий Медведев вручил ей впервые учрежденную молодежную культурную премию, а через несколько дней ее ввели в президентский совет по культуре и искусству. О том, что Екатерина собирается делать со своими новыми регалиями, добавившимися к ее уже признанному таланту и красоте, — в разговоре пианистки с «Трудом».

— Какие гастроли последнего времени особенно запомнились?

— Я летала в Перу на пять дней в середине осени. 27 часов на самолете. Антиподы вполне похожи на нас, но кукурузный сок в их стране темно-вишневого цвета. И это далеко не вся экзотика, которая там на каждом шагу. Я играла Первый концерт Чайковского, и было ощущение, что оркестр его первый раз исполняет. Так и оказалось. Хотя коллектив нормальный, укомплектованный. Два молодых энтузиаста организуют концертную жизнь, приглашают 5–7 европейских солистов в год и мечтают о большем. У них даже была идея организовать не то что филиал Московской консерватории, но регулярные мастер-классы русских педагогов. Пока, правда, они готовятся к этому скорее морально. Уже почти год прошел с нашей встречи, а конкретного предложения не поступило. Но глаза у них горели. Еще там живет одна польская семья, глава которой в ранней юности эмигрировал. Конечно, испытывает ностальгию. И просто в своем дворике устроил концертную площадку, позвал всех своих аристократических друзей, я им играла Шопена.

— Если возникла такая дружба с Перу, нет ли контактов с Венесуэлой, где гораздо интенсивнее музыкальная жизнь?

— Пока нет, но у этих моих перуанцев была мысль сделать турне по нескольким странам Южной Америки. Они же, эти страны, в контакте друг с трудом. Очень интересно было бы посмотреть на знаменитые венесуэльские детские оркестры, которых там несколько тысяч — видимо, при каждом детском доме. Известно, у них идея — неблагополучных детей занять музыкой, чтобы не шлялись по улице. Причем музыкой классической. Отсюда звезды уровня Дудамеля (Густаво Дудамель — 30-летний дирижер, прошедший уникальную венесуэльскую систему государственного музыкального образования, с 1999 года возглавляющий Молодежный симфонический оркестр Венесуэлы имени Симона Боливара, с 2007-го — Лос-Анджелесский симфонический оркестр, выступающий с ведущими оркестрами мира, в театре «Ла Скала» и других. — «Труд»).

— Год или два назад вы с увлечением рассказывали о вашей концертной программе, в которую вошли все 24 прелюдии Рахманинова.

— Да, как-то она мне особенно дорога, хотя люблю все свои программы. К сожалению, никак не дойдут руки до записи: постоянное мелькание городов и концертов. Но очень хочется надеяться, что дойдут. Жалко, если такая работа остается только в виде любительской видеозаписи из Малого зала Консерватории, хотя и это уже немало.

— Зреет ли сейчас такая же структурно выстроенная программа?

— Конечно, и, как всегда, при содействии Московской филармонии, эксклюзивным артистом которой я, к моей радости, являюсь уже четвертый сезон. Филармония — очень динамичная структура, и дающая мне творческую свободу в составлении программ, и подсказывающая какие-то ориентиры при выборе репертуара — например, юбилеи Шопена и Шумана в прошлом году, Листа в этом… В наступающем сезоне филармония оказала мне честь и предоставила зал имени Чайковского для сольного концерта 23 ноября. Уже начинаю морально к нему готовиться и волноваться. Программа с театральным уклоном. В первом отделении Шуман — «Бабочки» и «Карнавал», во втором — сюиты из балетов «Петрушка» Стравинского и «Щелкунчик» Чайковского.

— Но год назад вы говорили, что вроде бы утеряли интерес к переложениям оркестровой музыки.

— Это периодами. Если когда-то я увлекалась виртуозными обработками начала ХХ века, вроде «Голубого Дуная» Штрауса — Шульца-Эвлера, то теперь интересуют транскрипции более позднего времени. Стравинскому фортепианную версию помогал делать Артур Рубинштейн, а «Щелкунчика» Михаил Плетнев переложил вообще в наши дни. Тут немножко другой подход, важна не фортепианная виртуозность, как прежде, а передача оркестровой многокрасочности средствами одного инструмента и 10 играющих пальцев.

— Что из недавно выученного далось с особым трудом?

— С технической точки зрения не могу сказать, что так уж сильно что-то затруднило. А вот с творческой… Вы удивитесь, но это «Времена года» Чайковского. Всем известные пьесы, дети их играют в третьем классе… Я понимала, что художественная задача непростая, но она оказалась просто трансцендентально сложной. Нот мало, спрятаться не за чем. И даже не это главное, а невероятная искренность, обнаженность чувства у Чайковского. Важно не впасть в сентиментальность, а с другой стороны, не засушить слишком объективным исполнением. Огромная работа. Это сыграно 22 мая. И, думаю, еще будет сыграно — такие произведения не возникают в репертуаре случайно и не исчезают из него в никуда… Еще одна работа — не могу сказать, что очень трудная, но точно очень приятная — соль-мажорный концерт Равеля. Это в рамках моего абонемента в Нижнем Новгороде «Из антологии зарубежного фортепианного концерта» (а два года назад там же был абонемент, посвященный русскому фортепианному концерту). Причем радость тут сочеталась с экстренностью. Поскольку график, как всегда, невероятно плотный, на Равеля осталась неделя до выступления. В очередной раз пришлось включить авральный режим работы. Но это было такое счастье, особенно работа над второй частью: когда открывала ноты, настроение просто поднималось до небес.

— А что за проект — четыре пианиста на четырех роялях?

— Это придумал Александр Гиндин, он у нас руководитель-вдохновитель. Участвовали сам Саша, Алексей Володин, Сергей Кудряков и я. Поехали в Новосибирск, нашли четыре рояля — правда, неравнозначных по качеству, поэтому мы все время менялись, кто-то на хороших двух, кто-то на тех, что поскромнее. Это тоже было молниеносно — полтора дня репетиций и концерт. И тоже очень увлекательно. Сыграли, например, такое специфическое сочинение, как Квартет Черни. У Черни (выдающийся пианист, ученик Бетховена, автор общеизвестных этюдов. — «Труд») их два, этот — первый. Он его писал для фрейлин австрийского императорского двора. Там использованы популярные мелодии того времени — фрагменты из тогдашних опер, «Кампанелла» Паганини… Судя по технической сложности, фрейлины были очень виртуозны. Даже нашим ребятам пришлось изрядно потрудиться.

— В Москве это будет?

— Будет тоже квартет пианистов, но другой — Максим Могилевский, Валерий Кулешов, Брижит Анжерер и я. Кажется, в феврале.

— Брижит Анжерер из Франции приезжает? Помню, в нее полконсерватории было влюблено, когда она здесь училась у Станислава Нейгауза. Замечательная пианистка и красавица. А две такие красавицы, как вы и она, в одной программе… Серьезное испытание для публики!

— Надеюсь, это будет одним из привлекающих моментов.

— Ну и, наверное, будет снова ваше участие в традиционном рождественском концерте Родиона Щедрина — композитора, которого вы много играете в последние годы?

— Во всяком случае, мне бы очень этого хотелось. Не так давно играла его музыку при очень интересных обстоятельствах. Это была презентация электронного рояля «Роланд» в зале Центральной музыкальной школы. Инженерам фирмы надо было выбрать современное сочинение, чтобы ярче представить возможности инструмента с точки зрения звука и чуткости клавиатуры. И одной из самых эффектных пьес оказался «Дневник» Щедрина. Они как услышали его, сказали — это лучшее, что можно придумать! За пару недель до презентации пригласили меня в Варшаву на семинар по этому инструменту к его создателям. Инструмент действительно потрясающий, его можно настраивать под свои требования. Например, сделать клавиши потуже или полегче. Или совсем фантастическая опция: можно смоделировать, как бы звучал рояль, если бы у него была дека не из дерева, а из стекла или струны не из стали, а из серебра… Причем если ты настроишь себе инструмент в той же Варшаве и запишешь данные на флешку, потом подсоединишь ее к такому же роялю в Москве — и он тут же воспроизведет нужные тебе настойки.

— Они после этого должны вам презентовать инструмент.

— Пока не презентовали, да и не думаю, что он мне нужен. Для расширения кругозора это интересно, но регулярно заниматься нужно на акустическом рояле.

— В прошлый раз вы сказали, что среди главных концертных залов мира по крайней мере три вам еще не покорились: Карнеги-холл в Нью-Йорке, «Плейель» в Париже и театр «Колон» в Буэнос-Айресе.

— Не думаю, что за год что-то изменилось. В Америку мне как два года назад не дали визу, так я и не пыталась ее получить. Возможно, это был недосмотр организаторов — нас пригласили на юбилейный вечер танцовщика Владимира Васильева и на нью-йоркский концерт фестиваля «Крещендо» на общественных началах, то есть мы должны были играть без гонораров, и заявка в консульство была подана на туристические визы, но консульство сочло, что это все равно бизнес — публика-то за концерты будет платить, и потому нам отказали.

— Когда-то вы в числе молодых участников фестиваля «Крещендо» встретились с президентом Путиным, рассказали ему о проблемах классической музыки, пожаловались, что в Москве простаивает Колонный зал, — и в том же году там был учрежден фестиваль симфонических оркестров мира… Теперь уже со вторым президентом в вашей жизни встретились — Дмитрий Медведев наградил вас молодежной премией.

— На самом деле с третьим. Совсем в раннем детстве я играла «Думку» Чайковского на концерте, посвященном 100 дням вступления в должность Бориса Ельцина.

— В машине у вас фотографии всех трех?

— Раньше фотография с Путиным лежала в правах, а сейчас и ее там нет — мне кажется, это была немножко детская бравада.

— Совсем не детская — при нашей милиции-полиции такой аргумент в конфликтных обстоятельствах не лишний.

— Мне кажется, это и не очень помогало. А потом я меньше стала нарушать. Стараюсь ездить аккуратно.

— Но на педаль газа рефлекторно жмете, когда слушаете увлекающую вас музыку.

— Это был случай, когда мне надо было срочно разучить сочинение, и я решила слушать его прямо в машине. Но именно он убедил меня, что не стоит этим заниматься за рулем, это нешуточная опасность. С тех пор все, что для работы, я слушаю в нетравмоопасной обстановке.

— Не могу не спросить про ваше вхождение в президентский совет по культуре и искусству.

— Жизнь еще больше разветвилась. Это произошло стремительно. Премию вручали 28 июня, я об этом узнала дней за 10 до того: позвонили и предупредили, что дату желательно держать свободной. И не прошло месяца, как вышел указ о совете. Произвело впечатление! Я в хорошем смысле переживала эти события. Это же не просто регалии, а доверие и ответственность. Коллеги, когда узнали, обрадовались: «Мы сможем тебе рассказать о наших проблемах, и это дойдет до тех, кто должен их решать». Возможно, новая обязанность поможет мне избавиться от исполнительского эгоизма, в котором часто обвиняют солистов — будто они думают только о себе.

— Что будете делать в совете?

— Одна из его функций — обсуждение и присуждение Госпремий. Каждый член совета может выдвинуть от себя кандидатуру. Нас попросили: если есть на примете интересные люди из любого региона, расскажите о них. Может, будем и молодежную премию обсуждать, которая должна стать традиционной и вручаться, если не ошибаюсь, в день работника культуры 25 марта. Я уже подумала о тех, кто ее достоин. Оба не из Москвы и не из Питера.

— Какие проблемы молодых музыкантов вам видны как педагогу, недавно начавшему преподавать в Консерватории?

— С одной стороны, огромное перепроизводство музыкантов, из которых особенно трудно трудоустраиваться пианистам — у них же нет возможности поступать в оркестры. С другой — многие детские музыкальные школы, особенно в провинции, умирают, потому что профессия, мягко скажем, не слишком денежная. Денис Мацуев, в отличие от меня, уже несколько лет работающий в президентском совете, говорил об этом на предыдущих заседаниях, о чем сужу по его интервью. Даже в ЦМШ педагог получал смешные деньги, потом этой школе и еще некоторым — например, Мерзляковскому музыкальному колледжу, где преподают мои родители, — дали гранты, это возымело действие. Хочется помочь и другим, чтобы они занимались только творчеством, питались нектаром и амброзией, но в нашем мире ничего не делается по мановению волшебной палочки.

Надо глубже вникнуть в вопрос. В Китае в приличной городской семье ребенок обязательно занимается на фортепиано. Денис говорил, что там 100 миллионов пианистов. Пусть не все станут музыкантами, но начальное музыкально образование должно быть общедоступным и популярным в народе. Или как в Венесуэле. Никогда не думала, что стану приводить Венесуэлу в пример России с ее великими традициями.

— А как относитесь к тому, что из совета вывели Никиту Михалкова?

— Там же ротация, человек попадает туда не на всю жизнь. Может, еще попадет в следующем составе. Честно говоря, не хочется в это вникать. Откроешь интернет — и глаза на лоб: сколько злости изливается по поводу ситуации! С моей стороны никаких комментариев на этот счет не будет, решили — значит решили.

— Но вы мне говорили о своем творческом неравнодушии к этому человеку.

— А как можно быть к нему равнодушной? Яркая личность, свои вершины и свои спорные моменты. Не хочу обсуждать тему творческих взлетов и падений, для этого нужно быть компетентным киноведом, а я просто представитель смежного искусства, старающийся внимательно следить за тем, что происходит. Но влезать в обсуждение — мигалки, не мигалки… какое это имеет отношение ко мне лично и тем более какое право я имею кого-либо осуждать?

— Последние фильмы Михалкова смотрели?

— «Цитадель» еще нет, а предыдущий смотрела. Честно говоря, он оставил некоторое недоумение. Но кто без греха? Бывают работы более и менее творчески насыщенные. Притом я знаю людей (хотя они в меньшинстве), которым фильм очень понравился. И они тоже из мира искусства.

— Какие еще яркие эстетические впечатления назовете?

— Пожалуй, первый случай в моей жизни, когда я сходила на выставку дважды и еще близких привела. Это Кристиан Диор в Пушкинском музее. Сногсшибательная экспозиция. Даже с той точки зрения, как ловко всеми нами любимый Белый зал превратили в люксовый бутик. Вообще не могу сказать, что фанатично увлекаюсь модой. Но тут получала наслаждение в основном фантазийного характера: погружение в эпоху диоровского нью-лука 50-х — для меня ностальгия по тому, чего я не застала в своей реальной жизни. Эти картинки парижской жизни из рекламок в зале парфюма — мечта о том, чего уже никогда не будет.

— Как развивались отношения с телевидением?

— Ничего нового, кроме уже известного вам участия в жюри конкурса молодых талантов «Щелкунчик» и ведения новогодних программ на «Культуре». Собственных проектов пока нет. Хотя мысль о передачах просветительского характера не покидает. Мне кажется, что зря наши первые каналы решили, будто с появлением «Культуры» с них взятки гладки и о культуре можно забыть. Где на них серьезная музыка, театр? Так удручает вся эта расчлененка в огромном количестве. Нужны передачи, несущие позитив и просвещение. А я ведь еще застала изумительный образовательный канал (место которого на четвертой кнопке потом заняло НТВ), где шли обожаемые мною языковые передачи, причем неважно, какой именно язык смотреть, интересно было все и в памяти отпечатывались слова, которые потом пригодились в жизни. Я не знаю, может, в больших спутниковых пакетах что-то подобное есть и сейчас. Но в маленьких городах и деревнях дай бог если принимаются три-четыре канала. Знаю это, потому что часто поселяюсь в провинциальных гостиницах. Что там люди могут увидеть, кроме криминала и плохих новостей? А мы (перефразируя известное выражение) — это то, что мы видим. У нас и так слишком много депрессий и негатива, может, хоть с помощью ТВ делать жизнь чуть светлее? Я об этом на днях говорила, когда было общественное обсуждение закона о культуре. С другой стороны, как это прописать законодательно, чтобы не дай бог не вернуть цензурные времена?

— Катя, не зовут сниматься в кино?

— Я же дилетант.

— Ну, Юрий Башмет сыграл у своего друга Сергея Соловьева в «2 Асса 2».

— Тоже правда. В ранней юности я ходила на пробы в какой-то сериал, но то ли мой рабочий график не подошел, то ли, скорее всего, сказалось полное отсутствие актерского мастерства… Но кто знает, может еще и позовут. На роль русской пианистки Кэт. Шучу.

— Ваш секрет красоты?

— Хорошее настроение. В последнее время прихожу к однозначному выводу: если у меня легко на душе и я верю в хорошее настоящее и удачу в будущем, то и выгляжу лучше. В заповеди входит «не унывать». Каждый человек, если задумается над этим вопросом, найдет способы сохранения хорошего настроения и его приумножения. Не заниматься саморазрушением — а в моем понятии это зависть, обидчивость, злоба, агрессия, — мне кажется, это самый простой и лучший рецепт красоты.

— Но эти «простые» принципы соблюсти труднее всего.

— Да, это уже философия.

— А на уровне физических действий — контрастный душ и тому подобное?

— Это все очень хорошо. Если говорить об идеальном для меня образе жизни, то, конечно, были времена, когда удавалось ходить в спортзал, гулять на свежем воздухе. Сейчас, к сожалению, многое не удается по отсутствию времени.

— Ну, а красивая одежда — разве для женщины это не важно?

— Это важно, хотя за одно интервью, где я утверждала, что Шопена лучше играть в красном платье, меня ругали. Но я же не могу абстрагироваться от своей сущности. Меня такой Бог создал. Когда я в черном — одно настроение, в цветном — другое. Это не какие-то бабские штучки, это реально влияет, таковы физиологические законы. В подростковом возрасте, как нормальный ребенок, я любила джинсы: удобно и по улице скакать, и на урок фортепиано прийти. А начало 90-х — трудное время, в России красивую концертную одежду для подростка не купишь, я попала на гастроли в Японию, и спонсоры подарили мне на день рождения красивейшее розовое платье с розочками на рукавчиках. Просто наряд сказочной принцессы. Я его надела, села репетировать на сцене, и мой педагог вдруг говорит: «Что с тобой, где твоя исполнительская воля, энергия?..» Я под влиянием платья размягчилась, стала такая девочка-припевочка, это вошло в диссонанс с музыкой. Тогда и поняла: одежда влияет. И сделала вывод: никогда нельзя впадать вот в эту женскую галантерейность. Какого бы цвета ни было платье — красного, черного, серо-буро-малинового, — играть надо с ощущением, что ты (уж извините, может, прозвучит грубо) в брюках. Потому что наша профессия не рассчитана на половые различия.

— Марта Аргерих появляется у рояля и с растрепанными волосами, и в каком-то балахоне.

— Все равно если музыкант — женщина, она не может не думать о внешнем виде на сцене. Исключения — огромная редкость. Ну, все, конечно, сразу вспомнят великую Юдину — кеды и чуть ли не подрясник, но те времена равнодушия к одежде давно прошли. Сейчас такое возможно только как очень большой эпатаж. А главное — я никогда не надену платье, которое будет мне мешать. В любой самой красивой концертной одежде главное — функциональный элемент, пианистический аппарат должен быть свободен. Поэтому не люблю длинные рукава, они меня давят психологически, а значит и физически.

— Как-то вы сказали, что со временем, возможно, переберетесь в Париж, тем более что с французским языком порядок.

— Совершенно перестала на эту тему думать. Настолько сейчас все главные события моей жизни сместились в Россию, чему я очень рада. И чем дальше, тем больше к ней привязываюсь. По крайней мере мои родители по-прежнему в Москве, все мои близкие, любимые люди здесь, а теперь еще добавились новые обязанности, связанные с деятельностью на Родине. Мир же при этом остается открытым. У меня на эту тему недавно была дискуссия с одной женщиной-музыкантом, которая живет в Париже. Зашел разговор — зачем сейчас уезжать. Я сказала: «Зачем навлекать на себя лишние сложности, крутиться, доказывать местным людям, что ты достоин жить рядом с ними, если в своей родной стране это доказывать не надо?» Она говорит: «Ты рассуждаешь как человек, живущий за железным занавесом…» Я отвечаю: «Как раз наоборот, я свободна, потому что имею право выбирать, где мне жить и куда ездить на гастроли, хоть в Перу, хоть в Магадан». И уж если наши педагоги в такие сложные для страны времена остались здесь и выучили нас, то почему мы должны прерывать традицию?

Я не против глобализации, но все-таки пусть русская фортепианная школа живет прежде всего там, где она родилась. Кстати, я говорила на эту тему со своим профессором Сергеем Леонидовичем Доренским, у него совершенно четкая позиция — патриотическая. Хотя его-то — воспитателя Дениса Мацуева, Николая Луганского, Александра Штаркмана, — уж конечно, звали за границу преподавать. Звали и других — Крайнев, Башкиров, Брон уехали. У каждого свой путь, они продолжили делать прививку русской школы в мировых масштабах там. Но не должно случиться так, чтобы нам, как в XIX веке, приходилось выписывать к себе западных профессоров, чтобы поднимать музыкальную целину.

— Какое красивейшее место на Земле вы видели?

— Очень много красивейших мест. Это может быть и море, и горы, которые так люблю и летом, и зимой, вот в этом году ездила в итальянские Альпы кататься на лыжах. А до того на Рождество впервые в жизни попала в Прагу. Обожаю природу Подмосковья, особенно с запада, где Звенигород, Москва-река чистейшая течет. По крайней мере в моем детстве она была чистая, я давно там не была… Мне бы очень хотелось побольше путешествовать. Потому что гастроли — это не туризм. Это просто поезд или самолет, затем гостиница, концертный зал, репетиция с оркестром или без, опять гостиница — и назад. Большая редкость и счастье, когда, скажем, у Дениса Мацуева на его фестивале «Звезды Байкала» удается просто покататься по Байкалу на катере. Хотелось бы больше. Вообще надо уметь удивляться. Когда была ребенком и посещала очень много интересных мест, меня ничего не удивляло. Казалось — так и должно быть. Калифорния — ну и Калифорния, подумаешь. Петербург — ну и что. Верона — все нормально. Ребенку не с чем сравнивать. Только потом, когда приходит опыт, понимаешь, что удивляться надо всему. Даже тому, что мы сейчас находимся в таком замечательном московском уголке, где я, родившись и столько лет прожив в Москве, по-настоящему в первый раз (наше интервью состоялось в Коломенском. — «Труд»). Лев Толстой говорил: всегда надо в чем-то оставаться ребенком…

Резюме «Труда»

Екатерина Мечетина, пианистка

Родилась в Москве.

Училась в ЦМШ, в Московской консерватории и ее аспирантуре, которую окончила у Сергея Доренского в 2004 году.

Работает эксклюзивной солисткой Московской филармонии.

На сцене с 5 лет. Играла с Ростроповичем, Спиваковым, Башметом. Мечетиной посвящены несколько сочинений Щедрина.