ДУЭЛЬ ШЕРИДАНА

Главная Жизнь 01:01 01 Ноября 2001 132

ДУЭЛЬ ШЕРИДАНА

В течение нескольких лет в "Труде" под рубрикой "Уроки любви" печатались эссе известного прозаика Руслана Киреева, которые пользовались неизменным успехом у читателей. Затем рубрика дала название и книге, вышедшей не так давно. Однако тема любви, в том чи

Киреев Руслан

Напечатать

Весной 1773 года во время триумфальных гастролей в Лондоне знаменитой Элизабет Линли, прозванной Конопляночкой, ее встречал у театра после концерта наемный экипаж с кучером, который вел себя довольно странно. С непозволительной вольностью поддерживал певицу, когда та садилась в карету, что-то шептал ей на ушко, но пребывающая в экстазе ликующая толпа ничего не замечала. За исключением некоторых, особенно внимательных и хладнокровных. Эти недоуменно хмурились и пожимали плечами. Можно представить, каким стало б выражение их лиц, если бы они увидели, что происходило получасом позже, когда карета сворачивала на безлюдную малоосвещенную улицу. Здесь лошади останавливались, молодой кучер проворно покидал свое место, подсаживался к певице и страстно целовал ее. Кучер!
Любимица публики, однако, не сопротивлялась, не звала на помощь и вообще, судя по всему, чувствовала себя в объятиях мужлана превосходно. И это - подумать только! - та, кому накануне рукоплескали в Бэкингемском дворце! Кому расточала комплименты сама королева, а король одарил отца и наставника вдохновенной исполнительницы ста фунтами - гонорар по тем временам и впрямь королевский.
Звали дерзкого "кучера" (слово это надо, разумеется, взять в кавычки) Ричардом Шериданом. Конопляночку он впервые увидел в расположенном на холмах курортном городке Бат, где его отец, отставной актер, читал скучнейшие лекции об ораторском искусстве, а отец Элизабет организовывал концерты своей высокоодаренной дочери. Поклонники вокруг нее так и роились, наперебой предлагая руку и сердце, либо, если рука была занята, лишь сердце - как, например, некто капитан Томас Мэтьюз, только что завершивший свадебное путешествие. Было оно не слишком длительным, но и этого срока с лихвой достало, чтобы пресытиться семейной жизнью.
Красавицу Элизабет Линли капитан знал с детства, но теперь она еще больше расцвела, стала знаменитостью и к тому же явно сочувствовала своему давнему другу, столь неосмотрительно попавшему в ловушку. (Находчивый капитан преподнес свою женитьбу как результат интриг и трагического стечения обстоятельств). Девушка жалела его, а жалость, как известно, имеет коварное свойство переходить в иное, более нежное чувство, и временами Элизабет казалось, что именно такое чувство и испытывает она.
Элизабет казалось, капитан же, человек, более чем уверенный в своей мужской неотразимости (и не без оснований: побед на любовном фронте было у него значительно больше, нежели военных триумфов), - так вот, капитан Мэтьюз нисколечко не сомневался, что Элизабет, в некотором роде его воспитанница, принадлежит ему безраздельно.
Должна принадлежать... Должна! И он с неистовством требует своего.
Тут уж на место жалости и робкой полудетской симпатии заступает мало-помалу страх. Она прячется от капитана, тот ее преследует, искать же защиты не у кого: одряхлевший отец находится с капитаном в давних дружеских отношениях и, человек небогатый, пользуется поддержкой этого влиятельного господина.
А господин не привык отступать. Господин клянется в вечной любви, внушает бедняжке, что та дала ему основание надеяться на взаимность (что, может быть, и не совсем плод его фантазии), и вдобавок ко всему поигрывает перед ее носом пистолетом, собираясь в случае отказа то ли себя прихлопнуть, то ли ее. То ли - чем черт не шутит! - обоих.
Перепуганная насмерть дрожащая Конопляночка бросается за помощью к своей тезке, Элизабет Шеридан, младшей сестре Ричарда, с которой дружна, а та - под большим, само собой, секретом - открывает тайну брату Дику.
Дик, как и все вокруг, очарован Элизабет Линли. Чтобы окончательно развеять чары соперника-шантажиста, он добывает и предъявляет попавшей в беду собственноручное письмо Мэтьюза, из которого явствует, что если вздорная девчонка по-прежнему будет упорствовать, ее увезут силой. Рука Конопляночки потянулась было к пузырьку с ядом, но новый друг опередил ее. Бежать! Немедленно бежать из Бата - другого выхода он не видит.
Девушка внимательно слушает своего неожиданного спасителя. И наконец произносит: "Я вверяю себя вашей чести. Бежим!" (Впоследствии Шеридан увековечит эти слова в комедии "Соперники".)
Да, но отец... Что скажет отец?
О, это не проблема: отца Дик берет на себя. Присев, строчит на его имя письмо, где с азартом расписывает, какой отъявленный негодяй - втершийся в доверие к нему капитан Мэтьюз... Все, теперь у них совесть чиста, можно удирать.
Мартовская ночь была холодной и темной, моросил дождь, но все-таки к утру беглецы с грехом пополам добрались до Лондона. Вымокшие, усталые, голодные, они выглядели заблудившимися детьми. Да по существу и были ими, особенно Конопляночка, которой едва исполнилось шестнадцать.
Из Лондона, раздобыв немного денег, отправились на допотопном, дребезжащем, пропахшем гнилыми яблоками пароходике во французский городок Дюнкерк, оттуда - в Кале, где посетили сначала театр (артистические натуры обоих давали все-таки знать о себе), а затем - деревенскую церковь. Здесь их обвенчал полупьяный служитель культа.
Разумеется, никакой законной силы брак не имел - хотя бы по той простой причине, что Элизабет считалась несовершеннолетней. Не было и любви - во всяком случае, с ее стороны. "Вам известно, - напишет она ему некоторое время спустя, когда события примут новый драматический оборот, - что, покинув вместе с Вами Бат, я считала Вас только своим другом. Мое расположение к Вам Вы завоевали не Вашей особою, а своими нежными чувствами и интересом, с которым относились ко мне".
Обратите внимание: завоевал расположение, но не любовь. Пока еще - не любовь...
Когда о бегстве Элизабет, которую бравый, до сих пор не знавший отказа у женщин капитан считал уже своею, - когда о бегстве Конопляночки с актерским сынком стало известно (а такого рода новости разлетаются мгновенно), - городок буквально взорвался. В водолечебницах, в обоих курзалах, в больших и малых гостиницах только и разговоров было, что об удравшей парочке. Но это еще не все. Непостижимым образом становится известно о том оставленном на имя отца Элизабет письме Шеридана, где Ричард буквально в порошок стирает своего соперника. Мыслимо ли стерпеть подобное! И вот новая сенсация: 9 апреля 1772 года газета "Бат Кроникл" обнародует открытое письмо капитана своему противнику. Буквы в некоторых словах заменены точками, но это ничего не меняет, всем все ясно.
Письмо начинается с категорического утверждения, что "г-н Ричард Шеридан - лживый и вероломный сукин сын". Далее говорится о злопыхателях, которые занимались распространением "гнусной выдумки" о нем, человеке чести. "Если кто бы то ни было из них, не защищенный сединами или родом занятий, осмелится открыто признать, какую роль он сыграл в этом деле, и подтвердит все то, что он обо мне говорил, он может не сомневаться, что получит по заслугам за свою подлость, притом самым публичным образом". И подпись: Томас Мэтьюз.
Надо ли говорить, что "лживый и вероломный сукин сын" не был защищен ни сединами, ни хворями, ни родом занятий? А потому после возвращения в Англию (по настоянию отца Элизабет - дабы не сорвались ее давно объявленные концерты) дуэль сделалась неизбежной.
И дуэль состоялась. Существует, по крайней мере, три версии того, как происходила она. Версия первая, известная по комедии "Соперники", где все в полном соответствии с канонами жанра заканчивается благополучно. Версия вторая, также принадлежащая Шеридану. Согласно ей дуэль, имевшая место на рассвете 1 июля 1772 года в лесочке недалеко от гостиницы "Белый олень", переходит в далеко не рыцарскую потасовку, причем капитан, в подобных делах более искушенный, ведет себя жестоко и подло. В результате его противника увозят в гостиницу с множеством ран, истекающего кровью. И, наконец, версия третья, исходящая от Томаса Мэтьюза. Капитан утверждал, что его противник был в стельку пьян, и потому если б он, капитан, пожелал, то играючи отправил бы "сукиного сына" к праотцам. А так, движимый милосердием, просто-напросто проучил юного нахала, продырявив ему в нескольких местах кожу.
Что тут правда, что вымысел - сказать трудно. Но два факта, по крайней мере, не вызывают сомнений. Факт первый: Шеридан действительно получил несколько пусть и не опасных для жизни, но ран. Факт второй: мастер смеха, великий магистр Ордена Острословия с зеленым змием дружил с молодых лет до последнего своего часа. Об этом единодушно - и весьма красочно - свидетельствуют все современники. Да и сам поэт не скрывал своего пристрастия. И даже теоретизировал по этому поводу: "Разве может верить в любовь отрекшийся от вина?"
Так разглагольствует в "Школе злословия" его, по существу, двойник Чарльз Сэрфес. И добавляет: "С помощью вина влюбленный познает свое сердце. Осушите двенадцать бокалов в честь двенадцати красавиц, и та, чей образ всплывет в вашем сердце, и есть покорившая вас".
Оригинальный, конечно, метод определять душевную склонность, но далеко не у всех женщин он вызывает протест. Напротив... Говоря о Чарльзе, другой герой пьесы без обиняков заявляет полюбившей его, Чарльза, девушке: "Ясно, что его пороки и беспутство покорили ваше сердце".
Ответ в пьесе довольно расплывчат: целомудренная героиня предпочитает не афишировать свои чувства - равно как и та, с кого она списана, - зато, оставшись один на один с бумагой, реальная Элизабет Линли давала себе волю.
"Милый, родной! Я счастлива лишь тогда, когда мы вместе. Ни о чем другом я не могу говорить и думать".
Разумеется, строки эти выводятся ночью, в глубокой конспирации: никто не должен знать об их пусть и полувзаправдашнем, пусть и фиктивном с точки зрения закона, но все же венчании. К тому же возлюбленные уверены, что придет час, и они станут настоящими мужем и женой.
Увы, пока для этого слишком много препятствий. Главное, категорически против оба отца - и ее, и его. К тому же, несмотря на скандал, многие по-прежнему добиваются ее руки, и среди них люди весьма состоятельные - не чета какому-то щелкоперу, - но она сделала свой выбор.
"Я тебя люблю без памяти и лучше буду терпеть нужду и лишения, но с тобой, чем выйду за другого, пусть даже за самого короля".
О дуэли она до поры до времени не знает, когда же страшное известие достигает-таки ее слуха, испуганно вскрикивает: "Мой муж, мой муж!"
В гостиной воцаряется тишина. Муж? Какой еще муж? В конце концов все списывают на нервы молодой певицы, которой пришлось столько пережить за последнее время. Но этот нечаянный (и отчаянный!) возглас не угас во мраке времени, вырвался из него как свидетельство любви и преданности; во всяком случае, вот уже два с половиной века ни одна биография Шеридана не обходится без упоминания об этой сцене.
Между тем тот, кто внушил к себе столь пылкое чувство, быстро пошел на поправку, но отец больше не верит ему и - подальше от греха (а также и его пассии!) - ссылает на ферму своих старых друзей в окраинное графство Эссекс. Места здесь прекрасные, поистине рай земной, но, пишет изгнанник своему другу, "заслышу ли я здесь музыку и пение, как тотчас меня пронзает мысль: "А ее пение и игру мне слышать не дано!" - и звуки музыки оборачиваются для меня стонами обреченного".
Пение любимой слышать не дано, однако слова ее долетают, пусть даже и в почтовом конверте. Но разве не доносит листок бумаги интонацию Элизабет, ее дыхание, запах ее распущенных на сон грядущий волос!
"Полунагая, на коленях, прихожу я еще раз, чтобы обременить тебя моим безумием. Я не могла утерпеть, не могла отправить тебе письмо, в котором есть ненаписанное место".
Впрочем, не все ее послания столь безмятежны: в иных сквозят легкий укор и тревога.
"А что, если сейчас, когда я пишу письмо и изливаю на бумаге мои нежные чувства к тебе, ты ухаживаешь за мисс У.? Или за какой-нибудь другой хорошенькой девушкой? Ничему подобному я не верю, но все-таки, все-таки... - Отточие означает паузу, длительное раздумье, после которого следует решительное: - Знай же, ты моя жизнь, и я так тебя люблю, что не вынесла бы, если бы увидела, как ты (пусть даже в шутку) оказываешь знаки особого внимания другой".
Увидеть не увидела, но узнать узнала, причем наверняка - не зря, стало быть, ныло ее чуткое сердечко. Да и можно ли вообразить себе ее Дика хранящим пожизненную верность какой-нибудь, пусть даже самой распрекрасной женщине!
"Я была так жестоко обманута Вами и другими, что едва не лишилась рассудка, но я слишком - повторяю, слишком - дорого заплатила за приобретенный мною жизненный опыт и впредь никогда больше не дам возможности ни Вам, ни кому-либо другому снова обманывать меня". И в знак того, что между ними все кончено, просит незамедлительно вернуть ее письма. Не надеясь, однако, на себя и памятуя о настойчивости Ричарда, а также о своем неумении противостоять его обаянию (а кто умел!), она, уезжая в Лондон на гастроли, связала себя клятвой.
"Знайте же, что, прежде чем я недавно покинула Бат, отказав из-за Вас сэру Томасу Клерджау и другим состоятельным господам, я в душевной тоске, исполненная раскаянья и гнева, дала перед своими родителями на коленях священный обет добровольно не сделаться Вашей женой, что бы ни произошло".
Но произошло то, чего не ожидала даже она, хорошо знавшая о его склонности к карнавалу, театру (если не сказать: балагану), мистификации, то есть как раз о тех его качествах, которые принесут ему всемирную славу: он взял да явился к ней в образе кучера.
Тут уж Элизабет Линли не устояла. Как не устояли перед его бешеным напором оба родителя - его и ее папаши. 13 апреля 1773 года Ричард Бринсли Шеридан, будущий ректор Школы Злословия, обвенчался с Элизабет Энн Линли, на сей раз по всем правилам. Даже священнослужитель был, кажется, трезв.

Напечатать

Жизнь 00:03 / 11 Октября 2024 12593

Охота на ведьм

У россиян бешеный спрос на услуги колдунов, тарологов и нумерологов

Ирина Хмара, спецкор «Труда»

Труд

Фото: © Voller Ernst / Hermann Fuss, globallookpress.com

В Госдуме предложили карать по закону любителей навести порчу или приворожить любимого. Депутатов вдруг озаботило, что народ к колдунам, тарологам и нумерологам валом валит, спрос на их услуги бешеный —...