В начале ХIХ века, когда театральная дирекция нанимала его для актеров и театральных служащих, он был одним из культурных и общественных центров Петербурга. Здесь бывали Пушкин, Грибоедов, а позже и Лермонтов. Только тогда улица Декабристов была Офицерской, канал — Екатерининским, а переулок — Мариинским. Переименования напрямую связаны с именами тех, кто посещал знаменитый особняк.
Сейчас это просто жилой дом, а два века назад тут жили великие мастера сцены. Рядом находилась Театральная школа, куда стремилась вся аристократическая молодежь. Великий князь Михаил Павлович даже вынужден был принимать меры к ограничению посещений школы гвардейскими офицерами и грозил арестами «тех, которые будут замечены в провождении воспитанниц и прочих беспорядках». Впрочем, грозные распоряжения не мешали офицерам проникать в будуары танцовщиц. Особыми «способностями и выдумкой» в любовных делах отличался поручик гусарского полка Александр Якубович. То он пробирался с раннего утра в репетиционный зал, переодетый сбитенщиком, то виртуозно проникал к воспитанницам через окна верхних этажей здания. Улица Якубовича, расположенная неподалеку от мест любовных похождений, закрепила имя ловеласа на карте Петербурга.
В 1923 году Якубовича увековечили в качестве декабриста, хотя он как раз отказался кричать: «Ура, Константин!» — и ушел с площади в день восстания, не стал захватывать императорскую семью и даже вел переговоры с Николаем I. Слово «декабрист» как-то быстро выветрилось из названия, а имя удальца-гусара осталось.
Как и имя Грибоедова, в 1818 году влюбленного в молодую балерину Екатерину Телешову. В доме Голидея он читал артистам «Горе от ума». П. А. Каратыгин выбрал эту пьесу для своего бенефиса. Автор и артисты надеялись, что им разрешат играть в театре не одобренную цензурой пьесу, но, увы, не сбылось.
Частым гостем актерских семей Колосовых, Брянских, Каратыгиных был Александр Сергеевич Пушкин. Он жил с родителями неподалеку, на Фонтанке, 185. Артисты и литераторы в доме Голидея обсуждали общественные и театрально-литературные новости, музицировали, читали стихи и пьесы. В написанных тогда «Замечаниях о русском театре» (1820) Пушкин приводит разговор молодых театралов, явившихся на спектакль прямо от актрис, с которыми и сам был знаком. Недавний выпускник Лицея писал в то время «Руслана и Людмилу». Правда, увидеть первое сценическое воплощение своего произведения Пушкин не смог — уже был в Кишиневе, где очень скучал по всем этим людям и событиям.
Большой успех имел балет «Кавказский пленник» в постановке Дидло. Впервые он был представлен публике 15 января 1823 года на сцене петербургского Большого театра (сейчас на его месте многострадальная консерватория). Балет шел непрерывно 13 сезонов. Роль черкешенки исполняла Авдотья Истомина.
Пушкин просил брата 30 января 1823 года: «Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился:» «Блистательна, полувоздушна, / Смычку волшебному послушна, / Толпою нимф окружена, / Стоит Истомина»... Пушкин обессмертил «русскую Терпсихору», оказавшуюся в ноябре 1817 года в центре знаменитой четверной дуэли, на которой погиб ее поклонник кавалергард Василий Шереметев. Тут тоже без Якубовича не обошлось. Заядлый дуэлист ранил Грибоедова, повредив ему мизинец левой руки, по которому в январе 1829 года опознали тело Александра Сергеевича в Тегеране...
«Театральная школа находилась через дом от нас на Екатерининском канале. Пушкин был влюблен в одну из воспитанниц-танцорок и прохаживался одну весну мимо окон школы и всегда по маленькому переулку. Тогда была мода носить испанские плащи, и Пушкин ходил в таком плаще, закинув одну полу на плечо», — вспоминала А. Я. Панаева.
«Волшебный край!» — восклицает автор «Онегина», начиная строфу о русском театре: ему он отдал без малого три года (1817-1820), почти ежевечерне бывая в театре: «Там, там под сению кулис / Младые дни мои неслись...».
Выдающаяся драматическая артистка Александра Колосова-Каратыгина (1802-1880) вспоминает: было ей 16 лет, она готовилась к дебюту на сцене под руководством князя А. А. Шаховского и у него познакомилась с молодым, ей еще малоизвестным Пушкиным. Вскоре они одновременно говели в церкви театрального училища на Офицерской улице. В Страстную пятницу, во время выноса плащаницы, Колосова горько плакала. Пушкина тронула ее искренняя печаль, трогательная молодость. Через сестру Ольгу он передал Колосовой, что ему больно видеть ее горесть и он напоминает, что Иисус Христос воскрес, о чем же плакать? Они стали видеться чаще. Сначала у общей знакомой, графини Е. М. Ивелич, потом Пушкин начал бывать у Колосовых и сделался у них своим человеком.
В 1818 году, после жестокой горячки, Пушкину обрили голову, и он носил парик. Это не особенно его красило. «Как-то в Большом театре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывало! В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером. Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел у нас в ногах, прячась за барьер; наконец кое-как надвинул парик на голову, как шапку: нельзя было без смеха глядеть на него! Можно ли было сердиться на этого забавника?»
Пушкину понравился дебют Колосовой в конце 1818-го и в начале 1819-го на сцене в ролях Антигоны и Эсфири: «В скромной одежде Антигоны, при плесках полного театра, молодая, милая, робкая Колосова явилась на поприще Мельпомены. Семнадцать лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно — чистая, приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей трагических талантов. Во все продолжение игры ее рукоплескания не прерывались. По окончании трагедии она была вызвана криками исступления... Счастливая мать плакала и молча благодарила упоенную толпу. Пример, единственный в истории нашего театра. Три раза сряду Колосова играла три разные роли с равным успехом».
В статье о русском театре, рассказав об удачных дебютах Колосовой, Пушкин продолжает: «Чем же все кончилось? Восторг к ее таланту и красоте мало-помалу охолодел, похвалы стали умеренные, рукоплескания утихли; вскоре стала она являться перед опустелым театром. Наконец, в ее бенефис, когда играла она роль Заиры, все заснули».
Вскоре юный поэт был выслан из Петербурга. Через два года в письме Катенину из Кишинева он написал: «Я прежде был ее поэт. / С досады, может быть, неправой, / Когда одна, в дыму кадил / Красавица блистала славой, / Я свистом гимны заглушил. / Погибни, злобы миг единой, / Погибни, лиры ложный звук...» Колосова прочла стихи после напечатания их в 1826-м. Осенью 1827 года Катенин привел к Колосовой в уборную Пушкина — «кающегося грешника», как объявил поэт.
Встречи возобновились по возвращении Пушкина из ссылки в Петербург. В начале 1831 года Пушкин читал у Колосовой и ее мужа В.А. Каратыгина еще не напечатанную трагедию «Борис Годунов». Он очень хотел, чтобы прославленные артисты прочитали сцену у фонтана Самозванца с Мариною. Однако Бенкендорф отказал в этом. «Личность самозванца была тогда запрещенным плодом на сцене». Опасались самозванцев, не без оснований...
По приглашению Н. Н. Пушкиной супруги Каратыгины были в числе самых близких друзей при отпевании поэта в Спасо-Конюшенной церкви и «оплакивали его как родного».
