Зал был полон, причем публика варьировалась от обычных скромных завсегдатаев филармонии, которые ходят на все, до избранной московской богемы и столичного гламура, для которых любовь к темпераментному греку за пультом стала чем-то вроде культурного пароля.
Любить его просто, как, впрочем, и ненавидеть - за экзальтированные манеры с прыжками, сопением, шипением и почти балетными взмахами длинных рук. А еще за новое, непривычное звучание его оркестра - сухое и колкое, которое с точки зрения наших консерваторов совершенно не подходит классикам вроде Бетховена и Гайдна. Эту сухость Теодор Курентзис компенсирует почти рокерским драйвом и ювелирной точностью акцентов - недаром все его музыканты учатся дышать вместе.
Еще одной звездой этого вечера стала немецкая певица Симона Кермес, которая давно стала королевой московской концертной жизни из-за своего серебристого и удивительно подвижного голоса - серые, немного "волчьи" глаза и экстравагантные манеры и наряды, за которые критики всего мира шутливо называют ее панк-барок-певицей. Она исполнила сразу две партии - Эвридики и Сивиллы, которая ведет Орфея по подземному миру. Орфея пел неплохой колоратурный тенор из Великобритании Эд Лайон, а партию царя Креонта (так у Гайдна), отца Эвридики, - баритон из Эстонии Дэвид Кимберг.
Этот шедевр позднего Гайдна, написанный в 1791-м, увидел свет рампы лишь в 1951 году силами великого немца Эриха Кляйбера и великой гречанки Марии Каллас. А в 90-х главной гайдновской Эвридикой стала Чечилия Бартоли, записавшая ее на аудио и видео в постановке Юргена Флимма и с "бешеным" Николаусом Арнонкуром за пультом.
А Симона Кермес, несмотря на подхваченную в Сибири простуду, показала, что она вполне достойная соперница Бартоли в этой партии. Приплясывающая сероглазая дива поразила слушателей и тончайшими пианиссимо в сцене смерти Эвридики, и пулеметными очередями колоратур в арии Сивиллы/Гения. Все это изумительно подхватывалось и развивалось оркестром и хором, которые демонстрировали чудеса слаженности и нюансы, каких порой не могут добиться и европейские корифеи барокко. Москва, вероятно, еще ни разу не слышала такого Гайдна - скорее страстного и пугающего, чем безмятежного.
Только в одном, пожалуй, Курентзис уступил своему старшему и знаменитому коллеге Арнонкуру: в московском "Орфее" при всех его достоинствах адский огонь не мерцал жутковатым блеском сквозь классицистские фасады, а горел вовсю несколько хвастливым и холодным огнем. Но ушам это все равно доставляло удовольствие, а глаза порадовали еще и надетые солистами на поклоны смешные шапки-ушанки.
15:06
Два Героя на волнах
