Вот когда начинаешь чувствовать настоящую усталость — когда вдруг видишь, что ты повторяешь однажды и уже давно сказанное как новость. Наткнешься нечаянно на старую свою статью и покраснеешь: э-э, да ты, брат, буксуешь. Оглянешься, как заплутавший в лесу, и видишь, что ты это место уже проходил и, значит, и не идешь, а топчешься…
Вот так и я смутился, увидев в журнале «Москва» свою 20-летнюю возрастом заметку «От слова до Слова», где пытался кого-то убедить (кого мы убеждаем, кроме себя?), что мир может поправиться, если просто вспомнит настоящее значение каждого слова и как впервые скажет: «любовь, надежда, добро, Родина». Именно увидит существо слова, его сердце — и почувствует грозную подлинность стоящего за ним значения.
И вспомнил, как еще в прошлом созыве Общественной палаты, готовясь к очередному заседанию Комиссии по охране памятников, застал себя на той же мысли: первее всех нуждается в сохранении слово. Если с археологической бережностью отряхнуть с него пыль веков и человеческих заблуждений, спекуляций и прямых попыток уничтожения, поднять его к свету, то легко будет увидеть, что мы давно не дети своей памяти, своей веры и своей Родины. Ненавидимая Константином Леонтьевым «пошлость прогресса» незаметно подмяла даже и тех, кто чувствовал опасность этой пошлости лучше других и сопротивлялся дольше. Приехал в палату-то поговорить об этом, глянул в приготовленные к обсуждению бумаги и зашатался: «Девелоперы должны отдавать преференции инвестициям в кластеры». Вот! А ты, дурак, со словом своим!
Бумаги-то не враг готовил, а тонкие специалисты и защитники. Значит, они, бедные, уже стесняются перед другими специалистами человеческого языка и затягивают сами себя в дурную воронку заемной терминологии, которая делает мир на одно лицо. Немудрено, что после этого нежнейшие, почти лепные, молитвой и любовью ставленые псковские храмы реставрируются с механической расторопностью и заселяются фанерными, а то и вовсе пластиковыми софринскими иконостасами, так что это уж не молитва, а «духовная инвестиция», и не творцу, а «девелоперу».
Слово безнаказанно предаваемо не бывает. Мы и посреди храма и Родины можем остаться без веры и дома, стыдясь своего «бедного» слова перед щегольской чужеязычной уравнительностью. Ведь словарь-то — тот же самый инструмент и материал, и с чужим словом сами собой являются вместо родного дерева, камня и духа пластик, химия и инструкция по применению.
Конечно, ничуть не лучше и наше выветрившееся патриотическое риторство, когда все слова вроде и верны, да уж давно лишены живой боли. Как когда-то покаянно писал тот же Леонтьев о своей юности: «Надо было мыслить, а я только думал...» Вот и мы — «думаем». А мыслить-то вот-вот уж и разучимся. А между тем медленно, но необратимо теряем русское свое лицо. А с ним живое, цветущее сложностью и разнообразием Православие, которое, коли почитать, слава Богу, достаточные теперь труды русских религиозных просветителей и миссионеров, было куда как отлично живым дыханием в Сибири и на Урале, в Пскове и Иркутске, что и теперь еще видно по старым иконам, уберегшимся по музеям и старым крепким домам. А нынче мы по всей России пишем иконы чаще с одних и тех же образцов, так что храмы перестают быть на особицу, а с ними усредняется и молитва, которая очень зависит от образа, от его света и духа.
Вот и слово, загнанное нами до механичности, попавшее в колею, все чаще крутится на месте и никуда не ведет. И крутится вроде так, что только пыль летит да спицы мелькают, да крутится-то в воздухе, не касаясь дороги. Простите, что я все с Леонтьевым, но он, мне кажется, сказал главное, что и тогда не очень услышали, а теперь уж и вовсе позабыли, — что слово не безлично, что оно всегда лицо, которое его говорит, что оно всегда или исповедь, или проповедь, а не информация. Кто это и когда сказал, что мы подменили мудрость знанием, чтобы со временем и знание унизить ролью простой информации?.. А у информации — в отличие от мудрости и знания — как раз лица-то и нет. И мы вон информацией-то забили газеты и журналы, каналы радио и телевидения до крыши, а себя-то как раз и потеряли, и мир-то наш во внешности тоньше, да душа «толще».
Уж и не знаешь, как докричаться до высоких кабинетов, а они при демократии все выше от земли — задерешь голову, шапка падает, а им тебя внизу и не видно. Они тебя давно заменили диаграммами и социологическими опросами, удобным числительным. А Россия тем всегда и отличалась от других народов и других культур, что она страна «личная». Эка, скажут, куда завернул! У нас личность-то никогда ни во что не ставилась! Да только отдельная-то личность и лицо народа при близости слов — вещи разные. И даже, странно сказать, как будто обратно пропорциональные…
Почему я и твержу про Слово, про различение оттенков, в которых и дышит настоящая полнота смыслов. Мы уж и «год русского языка» назначали, а слушать лучше не стали и крепче не сделались, потому что ему года-то мало, ему вся жизнь нужна. И усталость-то усталостью, а взялся жить — живи и слова не оставляй. Ведь и молимся мы каждый день одними словами, а они не оскудевают силой. Значит, и тут перед Словом надо встать, как перед Образом. И оно отзовется.
