В 70-е годы прошлого века в СССР была очень популярна песня Давида Тухманова и Владимира Харитонова с такими словами: «Заботится сердце, сердце волнуется, / Почтовый пакуется груз. / Мой адрес не дом и не улица, / Мой адрес — Советский Союз». Что правда, то правда: это был реальный адрес многих поколений советских людей, родившихся в стране, сформировавшей их общие черты, сделавшей их похожими друг на друга вне зависимости от разных семей, в которых они родились, и от разных имен и фамилий, с которыми они прожили жизнь.Советский Союз был закрытой страной. И, как всякая закрытая страна, он создал немало предметов и явлений, свойственных только ему и незнакомых в других странах. Ну спросите шведа или американца, что такое, к примеру, «колбасная электричка» или «коммуналка», — и тот и другой пожмет плечами: они не знали, не знают и, надеюсь, никогда не узнают, что это такое. А вот мы, родившиеся в СССР, — знаем, и не только это. Нам, к примеру, известно, что такое «стиляга», «тимуровцы» и «рыбный день»... «Советский букварь» — это воспоминания о нашей жизни в Стране Советов: горькие, веселые, печальные и ироничные. Это короткие сны о нашем советском бытии, это прощание с ним. Это прощание с советским веком. Итак...
А
Авоська
Авоськой называлась плетеная сумка в форме сетки. Ну представьте себе, что вы отрезали кусочек рыболовной сети и приделали к нему ручки. Авоську можно было легко уложить в портфель, в карман плаща или даже в карман брюк. Почему это произведение человеческого разума называлось именно так? Потому что авоську брали с собой на всякий случай: а вдруг что-нибудь попадется типа яблок, апельсинов или дешевых консервов. В условиях постоянного и всеобщего дефицита авоська была инструментом удачи: авось повезет!
Теперь мы предпочитаем носить продукты и несъедобные товары в непрозрачных пакетах или закрытых сумках: демонстрировать достаток и уровень знакомств среди нормальных людей не принято. В авоськах можно было носить что угодно, а точнее — только то, что продавалось в ту пору с прилавков. Поразить воображение встречного прохожего бутылкой кефира, буханкой хлеба и банкой консервов было просто невозможно: встречный прохожий нес в своей авоське то же самое. Авоська — сама по себе продукт равнобедного существования в СССР.
Алконавт
Перед вами соединение несоединимого — алкоголика и космонавта. Впрочем, в СССР несоединимое в других местах порой легко соединялось. Блистательный журналист Ярослав Кириллович Голованов, великолепно писавший о космосе, рассказывал мне, как однажды стоял в очереди за водкой, ожидая открытия сельского магазина. Дело происходило в отдаленной деревне, сельмаг там был один на всех. Сельмаг открывался с 11 часов утра. В очереди, состоявшей примерно из 20 человек, находились люди, внешность и манера поведения которых выдавали их истинные намерения. Большинство составлявших очередь горели нетерпением. Точнее, они терпели из последних сил: им хотелось, чтобы стрелки часов скорее перескочили порог 11, деньги из потных ладоней перекочевали на прилавок, а взамен в руках оказалась бы спасительная чекушка с водкой.
И вот вдоль этой пружинно напряженной очереди стало медленно перемещаться нечто необычное. Человек не шел — он полз на четвереньках мимо стоявших у крыльца. Никто из очередников не посмел сделать ему замечание и не позволил себе грубого оклика типа: «Эй, куда прешь!» Каждый понимал, что ползущему на четвереньках гораздо труднее, чем всем стоящим вместе взятым. Общее впечатление выразил человек, стоявший рядом с Головановым. «Смотри, — с уважением молвил он, — луноход пошел». Очередь расцвела облегченными улыбками и расступилась.
Даже в деревенской очереди люди в ту пору понимали, что в нашей стране у каждого свой космос: у Гагарина — свой, у алкаша — свой. И в том и в другом надо было уметь выжить.
Б
Баня
Баня — учреждение не только советское, надо это признать. Существует и процветает финская баня (кстати говоря, не только в Финляндии). Есть бани турецкие, есть римские. Вообще потребность время от времени мыть себя исторически вошла в кодекс личной гигиены. Правда, неумолимый ход цивилизации рано или поздно предложил альтернативные варианты: ванна, душ, джакузи, купание в проруби: Тем удивительнее, что баня не исчезла. Стало быть, дело не только в мыле, шайке и вехотке. Правильно, дело в общении. Причем в общении откровенном (тут ничего в карман или за пазуху не спрячешь) и правдивом (настоящая правда — всегда голая). На этом все схожее с советской баней заканчивалось.
Советская баня содержала несколько обязательных элементов, которые не культивировались среди иноязычных голых. Советская баня должна быть обязательно истязательной. Там всегда лезли на верхние полки и всегда поддавали жару, то есть плескали воду на раскаленные камни. Если этим уничтожить человека не удавалось, его били вениками. Но если и это не давало результата, после парной несчастному наливали водки.
В сущности советская баня была математически рассчитанной моделью действующей репрессивной тоталитарной системы. Человек переживал температурный шок, удар, катастрофу, резкий скачок давления, чтобы в конце концов ощутить счастье возвращения к жизни.
Тот пар не был легким, но давал прививку от того, что могло произойти после бани.
Барак
Говорят, что само понятие «барак» было унаследовано советской системой от России XIX века. В те далекие времена в бараках размещали заболевших чумой (отсюда — «чумной барак»). В советские времена длинное одноэтажное или двухэтажное деревянное сооружение предназначалось для размещения рабочих и их семей на стройках социализма (на фото внизу). Поскольку эти стройки зачастую возводились узниками ГУЛАГа (для тех, кто не знает, ГУЛА-Г — Главное управление лагерей), то и условия проживания пока не осужденных людей мало чем отличались от условий содержания осужденных. В бараке был один вход, он же выход. Чаще по центру сооружения, реже с торца. Внутри был длинный коридор, освещенный тусклыми лампочками и загроможденный тысячью разных вещей и предметов — от велосипедов до оцинкованных корыт и тюков с тряпьем. Это было то, что никак не помещалось в маленьких тесных комнатках проживавших здесь людей. Как правило, таких комнаток было не меньше 15, и в каждой обитало до 8-10 человек. Грелись и готовили еду у маленькой печки-буржуйки. Туалет и помойка — на улице, рядом с бараком. Кроватки детей отделялись от кровати родителей простынями, развешанными на веревках.
Что характерно, когда строительство заканчивалось, бараки не сносили: в них продолжали жить те, кто работал на построенных заводах и комбинатах. В моем родном Нижнем Тагиле бараков было много. Они стали исчезать только в начале 60-х годов, после смерти Сталина, когда начали возводить многоквартирные дома. Жители тогдашних «хрущоб» (от фамилии Хрущев) считались счастливыми людьми, потому что у них появился дом, где можно было сознательно растить детей и время от времени ощущать себя людьми. Шаг за порог барака — это первый шаг в частную жизнь, из «мы» в «я», шаг к личной свободе.
