Всякая встреча с Моцартом — как луч солнца, которому невозможно не улыбнуться, даже если за окном осенние тучи. Тем более, если это — «Свадьба Фигаро», одна из самых задорных и совершенных опер гениального жизнелюбца. Тем более — если за дирижерский пульт становится один из самых солнечных маэстро в мире: Джеймс Ливайн. Тем более — если на сцене звездный интернациональный ансамбль артистов, в котором на равных, притом в заглавной роли, блистает наш соотечественник Ильдар Абдразаков.
Именно такой спектакль передал в прямой кинотрансляции на весь мир, в том числе на Россию, нью-йоркский театр «Метрополитен-опера».
«Свадьба Фигаро» — из первой десятки популярнейших опер мира (так говорит не только интуиция, но и статистика). Тут что ни номер, то шлягер, начиная с первой же насмешливой арии — песенки Фигаро «Se vuol ballare, signor Contino» («Если захочет барин попрыгать»). Тем сложнее исполнителям соответствовать уровню музыки.
Те, кто играл и пел нью-йоркскую «Свадьбу Фигаро», — соответствовали. Начиная с маэстро Джеймса Ливайна. Легендарный дирижер после долгой болезни недавно вернулся за пульт Метрополитен-оперы, и надо видеть сияющие улыбками лица оркестрантов, чтобы почувствовать, как соскучились они по его созидающей музыкальной воле, по его лучезарной энергии. Ливайн, в отличие от многих сегодняшних исполнителей (в числе которых и наш Теодор Курентзис, чья «Свадьба Фигаро», записанная в Перми, пару месяцев назад получила престижную международную премию ECHO Classic), не увлекается так называемым аутентизмом. Смычки в его оркестре касаются стальных, а не жильных струн, духовые тоже построены по современным стандартам. Возможно, самые строгие ревнители историзма и упрекнут маэстро за плотность звука, каковой не могло быть в XVIII веке, но автора этих строк, как и, мне кажется, тысячи других свидетелей этого исполнения, увлек искрометный темп в сочетании с чеканной ясностью тем, точные и острые акценты уже в увертюре. И эту же энергию, эту полетность, этот веселый драйв Ливайн сохраняет на протяжении всей 3,5-часовой (!!!) оперы.
Достойным культовой партитуры и прославленной сцены оказался и весь состав солистов. Да не сочтут за национальную нескромность — начну с нашего Ильдара Абдразакова: именно его героя Моцарт, вслед за Бомарше, утвердил как заглавного, и он первый, кто появляется на сцене сразу после увертюры. Изумительно красивый и подвижный бас-баритон, победительная актерская фактура сделали Ильдара настоящим Фигаро — бравым затейником («Non piu andrai, farfallone amoroso» — «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный»), стремительным на реакцию вралем (ансамбль в спальне графини), нежным возлюбленным (при первом появлении Сюзанны), чувство которого способно разгореться до пламенной ревности («Aprite un po’quegli occhi» — «Мужья, откройте очи»).
Достойный партнер-соперник Фигаро-Абдразакова — граф Альмавива в исполнении замечательного шведского баритона Петера Маттеи. Нашей публике он тоже знаком, и тоже в моцартовском репертуаре: предстал главным героем в «Дон Жуане» во время гастролей труппы Ла Скала под руководством маэстро Даниэля Баренбойма два года назад. Здесь, как и у Фигаро, не менее блистательная череда столь же ярко исполненных арий, а когда перед тобой оба эти харизматика (например, в той же сцене у графини, где Фигаро в пинг-понговом темпе парирует все наезды графа), то не знаешь, кем больше восхищаться.
Точен выбор белокурой красавицы Аманды Маески (сопрано, США) на роль графини: в обеих знаменитых ариях (выходной, в спальне, и в финале — в тревожном ожидании развязки: изменит ли ей граф?) прекрасное, полнозвучное сопрано исполнительницы передало душевную теплоту и сердечную боль Розины. Подросток Керубино, в ком с юной мощью «гормон поет», уморительно и очаровательно изображен обладательницей колоратурного меццо-сопрано, американкой Изабель Леонард, которая (нам это показали в перерыве трансляции) ярко исполняет и саму Розину, но в другой музыкальной реинкарнации персонажей Бомарше — «Севильском цирюльнике» Россини.
Даже второстепенные герои, вроде старого интригана Бартоло или маленькой игруньи Барбарины, нашли в спектакле Метрополитен-оперы свое яркое вокальное и актерское воплощение.
Особый разговор — об исполнительнице роли Сюзанны Марлис Петерсен (сопрано, Германия). Скажу честно, первое явление этой уже не вполне юной актрисы, внешне скорее напомнившей какую-нибудь Барбару из «Семнадцати мгновений весны», разочаровало, а голос показался стертым. Но постепенно своим вокальным мастерством и ироническим комедийным даром она все больше доказывала: не зря Ливайн позвал ее в ансамбль. Хотя, пожалуй, и в самой знаменитой арии ее героини «Deh, vieni, non tardar, oh gioia bella» («Приди, о милый друг, в мои объятья») оставался этот обертон суховатого мастерства, преобладающего над вдохновенностью.
Не сказать, что тон фарсового комикования — все эти тычки в бок и балаганные гримасы, на которые британский режиссер Ричард Эйр настроил актеров, — в наибольшей степени подходит к Моцарту. Впрочем, этот стиль областного ТЮЗа, как правило, не сильно отвлекал от музыки — за редкими исключениями, вроде откровенно пошлого залезания Сюзанны на своего будущего супруга прямо на первых минутах действия. Не очень также понятно, почему костюмы героев (иногда, заметим, даже и красивые, вроде строгого черно-белого платья графини на свадебном торжестве) стилизованы под 30-е годы. Конечно, коллизия, завязанная Моцартом вслед за Бомарше (умный человек низкого звания противостоит титулованному патрону, позарившемуся на его жену), актуальна для всех времен. А игры с переодеванием юноши в девушку (или девушки в юношу — тут не поймешь, ведь партия Керубино написана Моцартом для женского голоса) напоминают о том же «Петере» — популярной довоенной музыкальной кинокомедии... Но все же почему именно 30-е? Вопрос для меня остался без ответа.
Как и вопрос, относящийся уже к организаторам трансляции: зачем привычный русский текст в титрах заменили на безликий современный? Первая мысль: наверное, нам предложили подстрочник, но внимательное наблюдение показывает — вовсе не обязательно. Например, там, где граф кричит подозреваемой в измене жене: «Giudizio!» — то есть требует суда, — идет перевод: «Подумайте!» Ну так зачем традиционное «Сердце волнует жаркая кровь... Кто объяснит мне: это ль любовь?» заменили на казенное «Вы, сеньоры, знаете, что такое любовь, так скажите, влюблен ли я»? Первый стих, может, и не совсем пушкинского уровня, но он искренний, горячий и, главное, уж точно написан с любовью. Ведь это — эквиритмический перевод самого Чайковского, как известно, безгранично обожавшего музыку Моцарта. Занятно, что иногда посреди этой казенщины вдруг строфы Петра Ильича все же возникают: «Будешь воином суровым, и усатым, и здоровым», а потом снова идет прозаическая жвачка.
Но это, как и подробности актерской игры, конечно же, частности, решительно уступающие по значению музыке Моцарта и ее исполнению. Вспомним, что в противоположность Глюку, говорившему, будто «музыка — служанка поэзии», автор «Свадьбы Фигаро» твердо верил: «В опере поэзия безусловно должна быть послушной дочерью музыки».
Нет сомнения, его поддержал бы автор оперы, которую театр через посредство российской компании CoolConnections передаст на наши киноэкраны в следующий раз, 1 ноября — это «Кармен» Жоржа Бизе. В заглавной партии — грузинка Анита Рачвелашвили, которую в этой же роли ждут в нынешнем сезоне и на сцене Мариинки; латвийский тенор Александр Антоненко споет Хозе, а Эскамильо — все тот же Ильдар Абдразаков. Неплохой «союз нерушимый», правда?
