— Мюзикл «Монте-Кристо» начал свой четвертый сезон. Столько в вашем театре, да, кажется, и в России, не жил ни один спектакль этого жанра. В чем причины такого долгожительства?

— У каждого мюзикла — свой срок жизни. «Метро» у нас шло почти три года, потом «Нотр-дам де Пари» — два года, потом «Ромео и Джульетта» — еще два года. Но на «Монте-Кристо» народ идет и идет. Уже и рекламы чуть меньше делаем, и хотели в прошлом году выпустить новый проект на смену. Но жалко — есть же спрос! Спектакль получился, попал в зрителя. Хотя делали мы его в непростых условиях. Для сравнения — в других проектах устраивают до 10 превью, то есть полных прогонов перед премьерой, но у нас в репертуарном театре такой возможности не было — подпирали спектакли оперетты. Поэтому первые представления шли непросто. А дальше все отладилось, и он вырос, считаю, просто в проект мирового уровня. Здесь все совместилось: музыка, игра актеров, декорации, костюмы… Вот сейчас, в сентябре, когда сезон только начался и театры обычно жалуются на плохую посещаемость — все 15 спектаклей прошли при полном зале. К сегодняшнему моменту мы сыграли 400 спектаклей, нас посмотрели около 600 тысяч человек. Для Москвы это практически предел той аудитории, которая любит мюзиклы. Но судя по сохраняющемуся интересу, мы привлекли еще и людей, которые до сих пор не очень мюзиклы любили. Тех, которые любят оперу, драму, балет. Они нашли у нас вокал высочайшего уровня, танец — балетного, актерскую игру — уровня хорошей драмы. Поэтому мы решили: весь нынешний сезон будем его играть.

— Позвольте неудобный вопрос: насколько корректна экономика продюсерских проектов, подобных «Монте-Кристо», — когда большая часть средств идет из бюджета государственного театра, а прибыли остаются в карманах устроителей частной по сути антрепризы? Замечу, что на днях я задал такой же вопрос главе компании Stage Entertainment Russia Дмитрию Богачеву (мюзиклы «Кошки», «Мамма миа!», «Красавица и чудовище», «Зорро», «Звуки музыки»), и тот прямо сказал, что это точно не экономическая модель, а какая-то другая, весьма популярная в нашей стране во всех сферах, приносящих доход, и он в подобных схемах ни в коем случае не желает участвовать.

— Я читал интервью и немножко удивлен ответом Богачева. Видимо, Дмитрий вообще не знает, как существует театр. Почему вы называете «Монте-Кристо» частным проектом? Это проект театра. Сделанный на деньги театра, причем не на бюджетные, а на самостоятельно заработанные, и все доходы от «Монте-Кристо» остаются в театре. По бюджету мы получаем 2,5 млн. рублей в год на новые постановки. Можем их сделать одну, две, три — уже наше дело, но больше 2,5 млн. нам на это не дадут.

— Но тот же Богачев утверждает, что сколько-нибудь качественная постановка стоит минимум 2 млн. долларов.

— Он зря так говорит, мы умудряемся выпускать спектакль за 15 млн. рублей, или 0,5 млн. долларов, а недостающие деньги добавляем из того, что зарабатываем проданными билетами. Когда слышу, что на «Звуки музыки» потрачено чуть ли не 5 млн. евро, я не понимаю, на что они пошли. У нас, например, свои мастерские, где можно сделать декорации и костюмы относительно недорого. Мы и ремонт театра много лет делаем за свой, внебюджетный счет. Сейчас вот поменяли звук, приобрели оборудование последнего поколения почти на 1 млн. долларов. Свет докупаем. На это государство ничего не дает. Арендой помещений под рестораны не зарабатываем — у нас свободных помещений просто нет. Можем зарабатывать только на творческих проектах. Вот «Монте-Кристо» — как раз такой проект. Когда играем 15–17 спектаклей в месяц, то можем это рекламировать как следует. А рекламировать по полной программе репертуарные спектакли оперетты нет смысла — допустим, «Летучая мышь» идет один-два раза в месяц и затраты на рекламу она никогда не оправдает. Но в афише должна быть «Летучая мышь», должен быть «Орфей в аду» — мы ведь театр оперетты. Таким образом, мюзикл помогает нам сохранить наш классический титульный жанр.

— Как соотносятся бюджетная и внебюджетная части ваших средств?

— Кроме тех 2,5 млн. на постановки мы получаем от государства фонд зарплаты штатных сотрудников и немножко на поддержание здания. Все остальное, включая гонорары артистам «Монте-Кристо», нанятым по кастингу, — из самостоятельно заработанных нами денег. В общем, мы сегодня зарабатываем примерно 50 процентов нашего общего бюджета. Это правильная схема. Русские императорские театры по уставу зарабатывали 49 процентов, 51 им давало государство.

— В мире есть еще театры, работающие по такой системе?

— Думаю, нет. Ну вот Венгерская оперетта, она ставит и классические спектакли, и мюзиклы. Но не свои уникальные проекты — они, как Stage Entertainment, покупают авторские права на какие-то известные мюзиклы, немножко упрощают постановку, и эти мюзиклы у них становятся репертуарными спектаклями.

— Почему же в мире не перенимают ваш опыт?

— Мы сегодня очень разобщены. Раньше, например, с бывшими соцстранами были контакты по линии Минкультуры, сейчас их нет. Да и где остались театры классической оперетты? В Вене. В Будапеште. В Варшаве. В Берлине уже нет, закрыли. В Праге еще оставили, но в основном ставят мюзиклы. Потому что по кастингу проще набрать артистов на мюзикл, чем на оперетту… Но вот по схеме, похожей на нашу, появились «Продюсеры» в театре Et Cetera у Калягина, только они играют их пореже, раз пять в месяц, и зальчик у них поменьше… Мы играем 360 спектаклей в год. Из них 130 — мюзикл, 230 — оперетта. Для сравнения — Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко играет всего 220 спектаклей в год: 110 балетов и 110 опер.

— Как думаете, почему некоторые российские мюзиклы прошлого года — например, «Обыкновенное чудо» или «Любовь и шпионаж» — не пережили сезон и закрылись?

— Думаю, что плохо продавались билеты. И вообще в этом загадка, можно все правильно сделать, а зритель не пойдет. «Обыкновенное чудо» смело запустили в очень тяжелом месте (на Дубровке, где в 2002 году произошел теракт с захватом заложников, приведший к гибели 130 человек. — «Труд»). Знаю, что запускались очень сложно, спектакль выпустили сырым и довели его до нужного уровня не сразу — а сарафанное радио разносит слух о новой постановке после первых же представлений. «Любовь и шпионаж» — тоже достаточно дорогой серьезный спектакль, но, как мне кажется, там не было внятной истории. Сюжет настолько заковыристый, что все в нем путались. А история должна быть понятна зрителю. Все равно я приветствую подобные смелые проекты. Надо пробовать делать что-то свое. Это интереснее, чем привозить лицензионные постановки.

— Какая заполняемость зала на «Монте-Кристо» для вас критична и когда вы будете вынуждены думать о новом проекте?

— Первый год загрузка зала была около ста процентов, сейчас — около девяноста. Но вопрос даже не в заполняемости, а в том, что артистам надо расти. На Западе, конечно, есть проекты вроде «Призрака оперы», которые по 20 лет идут, но там составы за это время раз 15 меняются. Так что даже если «Монте-Кристо» будет по-прежнему успешен, мы его оставим в репертуаре в меньшем количестве, зато будем стараться выпустить новый проект. Пока не скажу, какой, но он тоже будет полностью оригинальный, и это уже будет не французская, а русская история. А вот о чем уже могу рассказать: в апреле будем выпускать «Фанфан-Тюльпан». Тоже оригинальный мюзикл. Музыка Андрея Семенова, ставить будет Александр Горбань, который у нас ставил «Мою прекрасную леди» и «Фиалку Монмартра».

— Есть вообще у нас проблема с авторами мюзикла? Грубо говоря, где наши Ллойды Уэбберы?

— Проблема есть. Хотя я считаю, очень перспективен автор «Монте-Кристо» Роман Игнатьев. Может быть, ему не хватает опыта, но по динамике и внутренней энергетике его музыка мне нравится. А многие композиторы обычно говорят: закажите, дайте аванс, тогда будем работать. А я отвечаю: напишите, если нам понравится — заплатим и будем ставить. Немножко разные подходы. Вот Александр Журбин к юбилею нашего знаменитого солиста Герарда Васильева написал «Цезаря и Клеопатру», мы послушали — понравилось, заключили договор и начали работать.

— А почему не объявить конкурс, не привлечь к нему молодых композиторов из консерватории?

— Мы объявили вместе с СТД конкурс на детское произведение. И не получили ни одного, которое бы нам годилось. Выискивать авторов и музыку приходится по крупицам.

— Как относитесь к проекту Театра мюзикла Михаила Швыдкого?

— Уважаю Михаила Ефимовича и его команду. Думаю, что взятый ими принцип «10 дней одно название, 10 дней другое, 10 дней третье» имеет право на жизнь. Тоже своего рода репертуарный театр мюзикла. Главное — чтобы спектакли были хорошие и зритель ходил. Тогда будет на пользу жанру. Вообще любой проект, который посещаем публикой, на пользу всему направлению. Помните, как сперва скептически говорили: мюзикл в России не приживется… После «Метро» обрадовались — новое направление открыто! И все кинулись им заниматься, включая Киркорова и Пугачеву. Не очень получилось, поняли, что это не так просто. И опять пошли разговоры, что мюзикл не прижился, умирает. Хотя что такое, допустим, оперетта, кто проведет жесткую границу между ней и мюзиклом? А она живет. Мы сейчас выпустили «Орфея в аду», многие, кто смотрел, говорили: это же мюзикл, только с музыкой Оффенбаха.

— Но классическая оперетта, в отличие от мюзикла, не должна петься в микрофон. Правда, у вас и оперетта сейчас в микрофон поется.

— Ну и что? Паваротти 20 лет назад пел в зале нашего театра в микрофон, когда репетировал концерт в Большом театре. Микрофон ведь не заменяет вокальных данных. Когда мы проводили кастинг на «Нотр-Дам», некоторые ребята, которых не взяли, спорили: вы нас без микрофона слушали, мы с ним гораздо лучше поем. На что им англичанин Уэйн, который ставил спектакль, сказал: микрофон только усиливает, а если вы не поете, он не поможет. Сейчас постановки совсем другие стали, не те, что в старой оперетте: много танцев, пения в движении, а иной раз, спиной к залу. Легкая подзвучка только помогает, чтобы зрителю было комфортно.

— Мюзикл с его особым сочетанием движения и пения предъявляет к артисту особые требования. Но где этому у нас учат?

— В ГИТИСе давно есть факультет музыкального театра. Те, кто может классическим вокалом петь, идут в оперетту, а те, чей вокал ближе к эстрадному, — в мюзикл. И в Щукинском училище мы три года назад впервые набрали курс музыкального театра, там 22 человека. Аглая Шиловская с этого курса сейчас поет в «Монте-Кристо» главную женскую роль, в очередь с Валерией Ланской. И замечательно это делает. Но главная подготовка идет уже после вузов, в театрах, в конкретных проектах. Дмитрий Богачев ругает репертуарные театры, а питается людьми отсюда. Все, кто у них играет, окончили театральные институты и работали в репертуарном театре: Гришаева, Стоцкая, Ланская… Со временем артисты почувствовали вкус к мюзиклу. Если в «Метро» у нас из театра оперетты пришло на кастинг очень мало людей, а взяли одного Сашу Голубева, то сейчас, когда объявляем кастинг, все артисты оперетты пробуются.

— Бывает, что Богачев у вас похищает людей?

— Ну они же от нас не уходят, даже если работают в других проектах. Ланская работала в «Зорро», сейчас будет работать у Швыдкого. Но наш договор с ней тоже сохраняется, это все равно приоритетная позиция. Если можем освободить артиста на проект — пожалуйста, нет -извините… В общем, сейчас уже сформировалась определенная обойма артистов мюзикла. Она не такая огромная, как на Западе. Там, например, в Монреале кидают клич — и приезжают на кастинг многие тысячи людей из всего франкоговорящего мира — Канада, Франция, Алжир… У нас такого нет. Но тысяча претендентов на кастинг «Монте-Кристо» уже собиралась.

— В России есть интересные спектакли в жанре мюзикла — можете ли вы использовать ваш театр как гастрольную площадку?

— Не можем. Сейчас на один-два дня сложно кого-то пустить, не то что на неделю или две. Мы едва успеваем свои спектакли играть и репетировать. У нас очень старый и неприспособленный театр. Ни слева, ни справа от сцены карманов нет. Арьера за сценой тоже нет. Квадрат сцены — единственное, что у нас есть. Второй площадки, как у Большого или Станиславского и Немировича-Данченко, нет.

— А не думаете о реконструкции?

— Думаем давно, о ней есть даже постановление московского правительства, и было уже выделено место, где бы мы на время реконструкции — четыре года — работали. Но, к сожалению, это в последние годы немножко заглохло. Надеюсь, когда окончательно стабилизируется новая структура московской власти, дело сдвинется.

— Что вам известно о крупных мировых событиях в жанре мюзикла?

 — «Человек-паук» с каким-то сумасшедшим бюджетом в 75 млн. долларов наконец, после многих лет подготовки и полугода превью, был показан летом. Знаю, что из не очень удачного «Призрака в опере. Продолжения» собираются делать фильм. У меня ощущение, что на Западе тоже дефицит материала, мюзиклы превращают в фильмы, фильмы в мюзиклы. А чтобы какой-нибудь новый проект приблизился по успешности к старому «Призраку оперы» или «Отверженным» — про такое я не слышал. Но зато слышал, что существуют компании, которые интересуются нашим «Монте-Кристо». Приглашают на гастроли и в Европу, и в азиатские страны. Например, мы его презентовали видеоматериалами на одной выставке в Сингапуре, и это имело отклик.

— Юго-Восточная Азия интересуется сугубо европейским продуктом?

— Идет же в Шанхае «Чикаго». Почему тогда там не идти «Монте-Кристо»?

— А купить права на мюзикл дорого?

— На «Нотр-Дам» они на стоили почти 1 млн. 200 тысяч евро. «Ромео и Джульетта» — близко к этому. Для сравнения, цена прав на «Чикаго» — 25 тысяч долларов. Такая разница потому, что «Чикаго» старый, всем известный мюзикл, а те два в тот момент были на гребне спроса. Причем «Нотр-Дам» предлагали только в том виде, в каком он шел в оригинальной постановке. На «Ромео» нам разрешали сделать собственную постановку то, что сейчас Stage Entertainment Russia сделала со «Звуками музыки». Но мы все равно предпочли, чтобы ставили те, кто делал оригинал. Только декорации у нас были свои. Тогда у нас для собственных постановок было маловато опыта. Сейчас его достаточно для новых проектов. Теперь уже некоторые компании интересуются правами на нашего «Монте-Кристо».

— Мне остается только фантазировать, сколько они стоят.

— А мы сами не знаем, это вопрос переговоров. Я понимаю, что они не могут быть очень дорогими — нам еще только предстоит войти на этот рынок. Пока такого опыта нет ни у кого в нашей стране.

— Права на какой мюзикл — самые дорогие в мире?

Трудно сказать. Когда мы вели переговоры насчет «Призрака в опере», сами права были не очень дорогие, но их владельцы хотели получать очень много от сборов и прибыли. Поэтому не договорились. А за «Нотр-Дам» и «Ромео» попросили только авторские отчисления — до 20 процентов от сборов, и мы договорились.

— Директор театра — работа нервная. Помните, год назад за некорректно проведенный тендер на изготовление реквизита к спектаклям посадили вашего коллегу из Театра имени Образцова. А вас какая проблема заставляет ночью просыпаться в холодном поту?

— Я той истории до конца не знаю. Наверное, директор из лучших побуждений действовал. Хотя даже лучшие побуждения — не причина для нарушения закона. Но вообще нам, гостеатрам, сегодня работать крайне сложно. Театр — как операционная в больнице. Хирург начал операцию, вскрыл, что-то увидел, надо срочно пережимать сосуды, сшивать нитками — и все должно быть под рукой. А теперь представьте, что хирургу говорят: на поставщика ниток вам надо объявлять конкурс. И чтобы получить зажим, извольте провести тендер… Вот так у нас. Мы начинаем делать спектакль, заказываем декорации — и при монтаже, при постановке света, звука видим, что надо было что-то делать иначе. Заранее предусмотреть все невозможно. А нам говорят: в соответствии с 94-м федеральным законом, проведите конкурс… А конкурс — это несколько месяцев на подготовку и согласование документов. Или, допустим, стал хуже заполняться зал, надо выпустить дополнительную рекламу — но это мы тоже не можем впрямую заказать, даже авансом забронировать место не вправе: надо подготовить техническое задание, послать его на утверждение, потом это идет в конкурсную комиссию, выставляется в интернете на конкурс, месяц мы ждем, пока это изучат все, кто хочет в этом участвовать, еще 20 дней терпим, пока кто-то выиграет, и уже тогда заключаем с ним договор. Вот сейчас мы готовим техническое задание под рекламу будущего года. Но рекламным фирмам совершенно неинтересно, столько времени держать под нас хорошие места. Без заказов они все равно не останутся — они к ним придут от коммерческих компаний, от которых 94-й закон почему-то не требует такой чудовищно усложненной процедуры. И тот же Stage Entertainment быстро определит, что ему надо, проплатит и получит лучшую рекламу в кратчайшие сроки.

— Надо менять 94-й закон? В какую сторону?

— Невозможно регламентировать все, связанное с творчеством. Понимаю, реконструкция театра — да, конкурс. Покупка дорогой аппаратуры — ради Бога. Но все, что касается создания и эксплуатации спектакля, в том числе его рекламы, не может быть по конкурсу. Мало того, сейчас нас обвиняют, что на многие конкурсы к нам приходит только один участник. Спрашивают: вы сговорились? Мы: нет, просто цену дали нормальную. Если бы мы ее подняли в два раза, тогда бы набежали охотники, а за эту — нашлась только одна фирма. Так недавно было при покупке звукового оборудования, о чем я вам говорил в начале. На то, чтобы доказать, что мы все сделали верно, ушло четыре месяца, и в результате аппаратура пришла к нам не в пассивный летний сезон, как я рассчитывал, а в сентябре, когда уже шли спектакли. И вешать ее пришлось за четыре дня до новой премьеры. А ее же еще наладить надо, наши инженеры до сих пор по ночам этим занимаются. У Богачева такой головной боли нет. Он вообще аппаратуру не покупает — берет в аренду за границей, она там раз в пять дешевле. Там же конкуренция, множество фирм этим давно занимаются.

— А вы почему не можете последовать его примеру?

Так опять-таки — надо документы на конкурс подавать. И ждать полгода. Западным фирмам это не объяснишь. Слава богу, недавно нам хоть то, что непосредственно связано с выпуском спектакля, разрешили делать без конкурса. А то представляете уровень абсурда? Хотим мы позвать определенного режиссера или художника — но нельзя напрямую, только через тендер.

Кстати, о приглашении постановщика. Вот недавно ставил в Москве балет иностранный балетмейстер. Он говорит: моя постановка стоит 20 000 евро, из них 5000 аванс, 10 000 — в момент начала репетиций и 5000 — после премьеры… Но по 94-му закону можно заключать контракт только в рублях. А как можно в рублях, если через полгода или год, когда будет выпуск спектакля, курс будет другим? Но Москонтроль говорит: мы вам ваш контракт в евро не завизируем… То же самое — при выплате авторских отчислений. Мне по «Ромео и Джульетте» их год в Москонтроле не визировали: давайте в твердой цифре. А откуда я знаю цифру, если она зависит от количества спектаклей и сборов? Ничего, говорят, считайте по максимуму. А оплатите по факту. Вот мы и считали на пять лет вперед, какое может быть количество спектаклей и какая может быть максимальная посещаемость. И так по любому вопросу работы театра. Просто безумие какое-то!

Резюме «Труда»

Владимир Тартаковский, директор «Московской оперетты»

Родился в 1952 году.

Учился в Институте народного хозяйства имени Плеханова, окончил в 1975 году.

Работает в «Московской оперетте», с 1991-го — директор.

Продюсер постановок «Метро», «Нотр Дам», «Монте-Кристо» и др.