Постановщики так перенасытили зрелище символикой и аттракционами, что от публики потребовались большие усилия, чтобы оценить за этим собственно оперу и работу музыкантов.

«Золотой петушок» — опера коварная. С одной стороны, нашенская в доску — не какой-нибудь неизведанный отечественными оперными театрами Рихард Штраус. С другой — произведение с большим кукишем в кармане, который держал и Пушкин, когда сочинял сказку, и Римский-Корсаков, когда писал по ней партитуру. Как пройти по лезвию ножа, не сведя дело ни к плоскому лубку, ни к голой политической агитке? Притом достойно исполнив виртуозную, местами сумасшедше красивую, а местами авангардно-диссонантную музыку?

С музыкой у этого постановочного состава в целом сложилось. За «Петушка» нет смысла браться, если у тебя нет комического баса, колоратурного сопрано и симфонического оркестра высокого класса. Все это у Василия Синайского, без малого год назад ставшего музыкальным руководителем Большого, нашлось. Особая удача — выход в роли царя Додона Владимира Маторина. Признаться, давно не доводилось слушать 63-летнего певца в какой-либо главной партии — молодая поросль теснит ветеранов весьма активно. Но тут — радостное изумление с первых же секунд, с самого появления актера, который ради роли пошел на своего рода имиджевый подвиг — сбрил бороду, без коей его не видели последние, думаю, лет 30. И всю партию Маторин провел с задором, с вызовом. Между прочим, он — единственный из всего состава, у которого были слышны все слова до единого. А текст тут крайне важен — не зря императорская цензура так долго морщила лоб над сатирическими стихами, вложенными в царские уста, вроде: «По закону? Что за слово? Я не слыхивал такого. Моя прихоть, мой указ — вот закон на каждый раз», — из-за чего Римский-Корсаков так и умер, не увидев своего последнего произведения на сцене.

Напротив, исполнительница роли антагонистки Додона явилась из лагеря самых молодых солистов Большого. Актрисы, внешне более подходящей на роль Шемаханской царицы, чем восточная красавица Венера Гимадиева, не придумаешь. Правда, выходную арию девушка (возможно, от волнения) скомкала: зажевала пассажи, мазала мимо нот. Но вскоре взяла себя в руки, обрела весело-колючий актерский кураж, и все, что потом, оказалось великолепно, включая снайперски взятое верхнее «ми» в финале второго действия.

Менее понятен выбор американского певца Джеффа Мартина на роль Звездочета. Ну ладно, он пел с акцентом — в конце концов, Звездочет не от мира сего, можно сделать его и пришлым иностранцем. Но даже пришлому иностранцу полагается партию высокого тенора петь именно тенором, а не срывающимся на петух фальцетом.

Что же до сценической трактовки оперы режиссером (он же один из сценографов) Кириллом Серебренниковым, то тут, пожалуй, вопросов больше, чем ответов. Конечно, зная Серебренникова, никто не ждал повторения стилистики прошлого «Петушка», поставленного в ГАБТе в 1988 году Георгием Ансимовым в честно-сказочном духе. Но то, что режиссер-авангардист выдаст такую эклектическую мешанину из расхожего соц-арта и натужно перемудренного мистического символизма, многих разочаровало. Ну да, двуглавые орлы: простите, петухи на гербах в соседстве с пятиконечными звездами в интерьере типа советского ампира — символика понятна, хотя изъезжена. Брежневско-ельцинская внешность и костюм главного героя — допустим. Солдатская пляска, лихости которой позавидовал бы Краснознаменный ансамбль, — может быть. Рядом с этим боярские шапки неких вельмож — уже слегка пестрит. Детишки с громадными леденцовыми петушками в функции красных флажков, монстры в комбинезонах радиационных войск, баллистическая ракета чуть ли не в натуральную величину — от обилия зрительной информации рябит в глазах. Особенно если учесть огромную скученность десятков персонажей на небольшой Новой сцене театра. Но если вы без больших потерь для психики перенесли сцены в столице Додона, то акт у шатра Шемаханской царицы готовит вам более суровые испытания: почти постоянная темнота, всполохи света, неожиданно воздвигающиеся гробы погибших воинов, из которых почему-то выбегают маленькие мальчики, а потом компьютерная проекция изображает на крышках этих гробов корчащиеся тела — странный и мрачный сюр уже без малейших признаков юмора, пусть даже черного, без которого нельзя себе представить эту оперу-фарс.

На поклонах публика явно разделилась. Одни активно кричали «браво» Маторину и Синайскому. Другие восторженно вопили при выходе Серебренникова. Как показалось корреспонденту, общего восторга не наблюдалось.