В Московском академическом музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко поставили «Тангейзера» Вагнера. Удивительно, но одна из главных романтических опер XIX века не шла в столице более 90 лет.
Вагнера в России всегда любили, но и побаивались «сумрачного германского гения» с его грандиозными партитурами, тяжелыми для музыкального исполнения и сценического воплощения. В этом отношении Москва была более робкой, чем европейский Петербург и отставала от него – в том числе в освоении «Тангейзера», которого Большой театр поставил только в 1881 году, тогда как Мариинский – в 1874-м. Тем более достойна похвалы нынешняя инициатива «станиславцев» -- они взялись за оперу, которой (так сложилось, при всей энергии Валерия Гергиева) нет даже в нынешнем репертуаре Мариинки.
Есть своя логика и в том, что на постановку пригласили известного латвийского режиссера Андрейса Жагарса и французского дирижера Фабриса Боллона. Рига – ближайший к нам город (а тогда – просто часть Российской империи), где «Тангейзер» был поставлен еще в 1853 году – на 21 год раньше Петербурга. А еще раньше, в 1837-1839 годах, дирижером вновь открытого оперного театра Риги работал сам Вагнер. Так что вагнеровские традиции здесь очень прочны. Что же до Боллона, то этого уроженца Парижа особенно чтят в Германии – он руководит оперным театром Фрайбурга, где поставил все «Кольцо нибелунга». Для «Тангейзера» же его французские корни ценны в особой степени: это единственная опера Вагнера, которая не только существует в двух редакциях, но и, в одной из этих версий, написана не на немецком языке, а на французском, поскольку композитор подготовил ее для исполнения в Париже.
Впрочем, нам не показали в чистом виде ни ту, ни другую редакцию, а представили их смесь: картина в гроте Венеры как более чувственная и гедонистическая идет по-французски, все остальное – тяжелые испытания, которым подвергается Тангейзер, пожелавший стряхнуть с себя чары язычницы, -- на «более серьезном» немецком языке. Новшество любопытное и отчасти даже намекающее на судьбу самого Вагнера, пытавшегося покорить французскую столицу, но не имевшего там успеха и дальше уже совершавшего все свои творческие взлеты на родной германской почве. Но со зрительски-слушательской точки зрения двуязычное решение выглядит странно и даже отдает чем-то шизофреническим, вызывая в памяти распространенные байки о субъектах, от удара по голове вдруг заговоривших на другом языке.
Постановочно спектакль очень неровен (сценограф – постоянный соавтор Жагарса Андрис Фрейбергс). Если грот Венеры похож на второразрядный салон парижской куртизанки не первой молодости – это еще можно оправдать тем, что Вагнер, очевидо, в полумифических героях XII века видел своих современников, – то горы Тюрингии, куда Тангейзер выбирается от чаровницы, выглядят просто как пустыня, над которой почему-то повешены зеркальные полосы, где отражения героев ходят вниз головой. Что это значит – не мог объяснить ни один из зрителей, с кем удалось поговорить… Балет нимф и фавнов, не в пример роскошной музыке вакханалии, разочаровывающее жалок, семенящ и дрожащ – таким его увидел балетмейстер Раду Поклитару (хотя у столь «потертой» и «морально устаревшей» Венеры, наверное, и не могло быть другого). Сам Тангейзер похож не то на вердиевского Альфреда, не то на нашего Онегина, а порой и на Чичикова – учитывая его склонность к странствиям и попаданию в переплеты. Венера – помесь Травиаты с Брунгильдой…
Более интересно и, как показалось, органично выстроено второе действие – певческое состязание в родном для Тангейзера Вартбурге, где герой неожиданно для всех вместо ожидаемого в этой обстановке гимна чистоте и невинности вдруг выдает хвалу Венере, от которой только что бежал, чем навлекает на себя гнев собравшегося высоконравственного общества. Здесь, конечно, продолжены игры в ассоциации с оперными героями XIX века: непорочная Елизавета, любящая Тангейзера и ждущая его возвращения от богини-распутницы, напоминает Татьяну, особенно когда является под руку со своим опекуном – ландграфом Германом, который в мундире выглядит сущим Греминым (художник по костюмам – также всегдашняя спутница Жагарса Кристине Пастернака). Озадачивающий временной диссонанс – компания рыцарей, завинченная в древние латы – разгадываешь быстро: они же участники певческого соревнования, т.е.артисты, значит должны выделяться среди прочего населения сцены. Зал старинной библиотеки, уставленной сотнями томов (уж не полное ли собрание сочинений Вагнера?), очень колоритен и представляет эффектный фон для действия, которое выстроено Жагарсом со знанием законов монументальной многофигурной композиции.
И как обидно после этого опять возвращаться в третьем действии в скучную пустыню с зеркалами, где поверженный, совсем уже как фриц под Сталинградом, Тангейзер ждет прощения грехов…
Главная вокально-актерская удача спектакля – партия Елизаветы в исполнении блистательного молодого сопрано Анны Нечаевой из Большого театра. Отлично вжился в немецкую вокальную традицию баритон Алексей Шишляев – благородный рыцарь-певец Вольфрам с его знаменитым романсом из третьего действия. Что до Тангейзера – тенора Андрея Микицкого, то на такую сложную вокально и психологически партию ему пока не хватает сил, хотя и провальной эту работу не назовешь. Ну а Венера Ларисы Андреевой издает звуки так, как и положено героине не первой свежести и не самого большого очарования.
Хор в «Тангейзере» Вагнер подвергает не менее тяжелым испытаниям, чем те, что выпали на долю страдальца-рыцаря: в сложной хроматической музыке певцы на десятки тактов остаются без поддержки оркестра (притом бредя за сценой, т.е.без прямого контакта с дирижером), и не однажды казалось – вот-вот проклятое ущелье фальши утянет в свою темную бездну знаменитый хорал пилигримов (помните главную тему увертюры? Это он и есть). Но каким-то чудом каждый раз путники удерживался на тропе, то бишь в тоне – респект хормейстеру Станиславу Лыкову.
Главный же комплимент – дирижеру Фабрису Боллону, под чьим управлением и оркестр «Стасика» выдал истинно вагнеровскую многокрасочность, и вся партитура встала перед слушателем в свой гигантский благородный рост.
