Январские сольные программы Екатерины Мечетиной в Большом зале консерватории уж лет восемь как стали одной из самых симпатичных примет московского музыкального Рождества. Все сходу вам, конечно, не назову (хотя подтвержу, что все – высокого музыкантского уровня), но такие ее рождественские проекты, как, например, «встреча» двух главных русских композиторов-пианистов – Скрябина и Рахманинова или «Времена года-2» Чайковского (пьесы Петра Ильича из разных опусов, из которых, на вкус Екатерины, можно было бы составить еще один «календарный» цикл, помимо общеизвестного), крепко задержались в памяти.
На нынешнее Рождество Екатерина придумала путешествие в мир фантазии. И в общепринятом смысле (когда ж фантазировать, как не в самое сказочное время года), и в конкретно-жанровом.
Шопен – один из главных романтиков (синоним – фантазеров) мира. И началось, понятное дело, с его Фантазии. Сочинение общеизвестное, но как по-разному его можно сыграть, уйдя, допустим, в лирическую драму или подчеркнув суровую маршевость. Буду честен: Катино начало озадачило – не слишком ли округл и мягок до вязкости звук этих мотивов-шагов? Не стоило ли сделать ритм и штрих острей, может даже, колючей? Ведь композитор здесь не расслабить нас хочет, а заинтриговать, вводя в свое причудливое музыкальное здание.
Аллегро с его размашисто взбирающейся вверх мелодией и бурлением фигураций все выправило. Грандиозная лестница секвенций, приводящая к почти скрябинской экзальтации, хоральный «момент истины» среди кипения страстей, возвращающийся под самый конец уже как «последняя истина» – мастерски-классическая трактовка вещи.
И вдруг объявление – «технический перерыв». Выходит настройщик, и вместо музыки мы минут двадцать наблюдаем его копания во внутренностях рояля. Оказывается, что-то было сломано в механике, и инструмент вместо нормального удара молоточком по струнам выдавал двойной. Екатерина почувствовала это с первой же ноты – представляете, чего ей стоило сыграть пьесу так, чтобы больше этого не почувствовал в зале никто? Вот откуда робость первых тактов…
На исполнение Полонеза-фантазии пианистка вышла с тревожным металлом в глазах: композиция еще более сложная, как поведет себя инструмент после экстренного «лечения»?.. Повел послушно. И как слышны переклички между обеими Фантазиями: тот же образ осторожных шагов в начале, хорал в центре… Только еще более изощрена форма, где что ни страница, то новая тема и настроение, а экзальтация еще более лихорадочна, даже болезненна (вспомнился единственный фотопортрет Шопена – с маской страдания на лице: как раз в ту пору писался Полонез-фантазия).
Дальше уже Катя, вернув себе полный контроль над ситуацией, играла с улыбкой – Колыбельную, словно выросшую из ласково колышащегося полонезного мотива, Баркаролу – развитие другой, «баркарольной» темы Полонеза… Отличный пример не только интерпретации, но и композиции программы.
Второе отделение было посвящено другой ипостаси фантазийности – жанру транскрипции. Нет смысла тратить здесь место и время на комплименты технике исполнения. Куда больший показатель мастерства – умение передать на рояле, а то и приумножить многокрасочность оригинала, сохранив в этом океане орнаментов на плаву главное – мелодию. В этом смысле для меня кульминациями стали не «Кармен» Бизе-Бузони с ее несколько дежурными приемами обработки исходных тем и даже не изящнейшее переозвучивание россиниевской каватины Фигаро Григорием Гинзбургом, а его же, Гинзбурга, «Утро» Грига, в аккордах которого словно заколыхался сам воздух горных просторов, просыпающихся под неспешным северным солнцем (кстати, ведь Григорий Романович – учитель учителя Екатерины Сергея Доренского, так что тут была и явная родственность душ). Или сокровенное «Посвящение» Шумана-Листа. Или обаятельно-лукавое Танго ре мажор Альбениса-Годовского. Или щемяще-ностальгичная, наигранная будто бы под легким эмигрантским хмельком Колыбельная Чайковского-Рахманинова…А вдоволь натешившись штраусо-листовской виртуозной эквилибристикой (Вальс из цикла «Венские вечера»), Катя вполне подготовила зал к эйфории бисов, где уже можно было и вольно импровизировать с темпами в Вальсе ре-бемоль мажор Шопена,и почти до неуловимости растворить музыкальный рисунок в акварельной (новая для меня краска у склонной к плотному звуку Екатерины) «Сирени» Рахманинова.
Ну и не могла не прозвучать чудесная, подобная кружевной вышивке ария Баха Schafe können sicher weiden в версии Эгона Петри – настоящая эмблема Катиных рождественских программ, которой они большей частью заканчивались. Еще одна традиция, которую пианистка не нарушила и на этот раз, заставив зал долго аплодировать.
