Капитан Качаров перемешал ложкой сахар в стакане с крепким чаем, отпил и устало взглянул на стопку повесток. Медкомиссии в военкомате шли не переставая уже две недели. И конца им не предвиделось. На дворе был июль 1941 года: В дверь постучали.
- Открыто, - вздохнул капитан.
Подняв глаза, он увидел нескольких взъерошенных подростков с горящими глазами, которые выстроились перед ним, как на плацу.
- Слушаю.
- Мы пришли записаться на фронт добровольцами, - отчеканил самый невысокий из них.
Качаров откинулся на спинку стула и с интересом оглядел своих гостей. На вид им никак нельзя было дать больше шест-надцати.
- И куда же именно вы хотите, чтобы я вас направил?
- На передовую.
- Понятно, что на передовую. А на какой фронт? На Южный, на Западный, на Северный? Или, может быть, на Северо-Западный?
Подростки молчали.
- Куда отправите, - выговорил наконец их предводитель.
Качаров внимательно посмотрел на него. Парнишка ни чем не отличался от обычных тбилисских школьников.
- Фамилия? - спросил Качаров.
- Окуджава.
- Тебе сколько лет, Окуджава? Ты хоть школу окончил?
- Семнадцать. Девятый класс.
- Ну вот что, - потерял терпение Качаров. - Чтобы я вас здесь больше не видел, ясно? Надо будет, сами вызовем. Все. Бывайте здоровы, школяры.
С поникшими головами мальчишки вышли за дверь.
- Добровольцами! - хмыкнул Качаров и вернулся к документам.
Но школяры оказались упорными. Не прошло и трех дней, как они снова пришли в военкомат. В этот раз их было меньше: Окуджава и его друг Папенянц.
- Товарищ Качаров, запишите нас в добровольцы, - по-просили они.
- Я занят, - ответил Качаров. - Приходите на следующей неделе в среду в 8 утра.
В среду в 7.45 подростки уже ждали Качарова у дверей.
- Вот вам повестки, - приветствовал их капитан. - Разнесите их по адресам. А на следующей неделе я вас, так и быть, отправлю на передовую.
- Мне кажется, он нас дурит, - сказал Юрка Папенянц, когда они с Булатом вышли на проспект Руставели, держа в руках по толстой пачке бланков.
- Ничего, вода камень точит, - ответил Окуджава. - Разнесем и снова придем на следующей неделе.
Мысли о фронте занимали все его мечты. Он даже успел устроиться на завод учеником токаря и занимался ровировкой стволов огнемета. Что означало это слово, Булат не знал. Он проводил на работе по 14 часов, вытачивая детали из металла на громоздком станке. Но больше всего ему хотелось взять в руки оружие и пойти на врага. Именно поэтому Окуджава неделя за неделей продолжал атаковать военкомат.
Через полгода капитан Качаров не выдержал.
- Хотите служить - служите! - сказал он надоевшим ему Окуджаве и Папенянцу. - Только пишите свои повестки сами, у меня рука не поднимается.
Вечером дома Булата ждал скандал.
- Да они с ума сошли! - кричала тетка Сильвия. - Посылать на войну мальчишек! Я пойду в этот военкомат и все переверну там. Что за безобразие!
Услышав это, Булат вспылил. Он уже давным-давно не считал себя мальчишкой. К своим семнадцати Окуджава успел немало пережить. Его родителей арестовали в 1937 году, и сына "врагов народа" воспитывала бабушка, потом тетка. Булат чувствовал себя вправе самостоятельно принимать решения.
- Не надо никуда ходить, - твердо произнес он. - Я уже вполне взрослый. Я буду воевать. Или убегу из дома.
Так начался его фронтовой путь. В апреле 1942 года Окуджава получил направление в 10-й Отдельный запасной минометный дивизион, который располагался в Кахетии.
Война оказалась совсем непохожей на то, что представлял себе юный Окуджава. Столько нелепого, негероического было в этой непридуманной войне. Не было ни секретных поручений, ни тайных операций, ни дружбы с офицерами, ни даже красивой формы. Были только учения и бессмысленная, непрекращающаяся муштра.
Попасть на передовую ему удалось лишь через полгода, когда его перевели под Моздок. Булату выдали полное обмундирование и новенький автомат. Счастливый и довольный, Окуджава направлялся в расположение своей батареи. Воображение рисовало картины будущих подвигов. Внезапно раздался звук взрыва.
- Ложись! - громко крикнул Булат и упал на землю, закрыв голову руками. Этому маневру его учили все то время, пока он был в учебной части.
Через несколько секунд (как положено) Окуджава открыл глаза и: понял, что только он повалился на землю: мина упала слишком далеко, и бывалые бойцы обходили лежащего новобранца, издеваясь над его неопытностью:
- Эй, хорош лежать, отдыхающий! - усмехнулся старшина.
Спустя месяц Булат уже прекрасно различал на слух близость взрыва и перестал бояться звука выстрела. Он принимал участие в настоящих боях, когда грохот канонад был таким громким, что некоторые бойцы глохли. Многие его товарищи гибли, но сам Окуджава оставался невредим. Ему отчаянно везло.
Война окончилась для него внезапно и опять совсем не так, как он мечтал.
Подходил к концу 1942 год. После очередного боя наступило затишье, солдаты курили и лениво переговаривались. На одинокий немецкий самолет-корректировщик никто не обращал внимания. Он летел слишком высоко. Внезапно левую ногу Булата пронзила резкая боль. Одна из пуль попала в бедро и раздробила кость. Он был единственным, кто пострадал от этих случайных выстрелов.
Пройдут годы, и Булат Окуджава скажет: "Воевал не я. Воевал юноша с моим именем и фамилией. Он был романтичен, как, впрочем, и большинство его сверстников, он был сыном "врагов народа", и это его ранило и побуждало идти на фронт, чтобы доказать всем, чтобы все видели, что значит для него его прекрасная, единственная, неповторимая отчизна".
- У Булата Шалвовича много песен на фронтовую тему. Но сам он никогда не любил смаковать те ужасы, которые видел своими глазами. Вообще не любил говорить о войне. Ему претила любая пафосность в освещении войны, - вспоминает супруга Окуджавы Ольга Владимировна. - Недаром его так часто обвиняли в пацифизме. Так было с его повестью "Будь здоров, школяр", так было с его стихами, так было с картиной "Женя, Женечка и Катюша", где он был автором сценария.
Фильм "Женя, Женечка и Катюша" долго лежал на полке, а когда наконец вышел, его сильно ругали. Но это одна из самых честных и искренних военных картин, которые когда-либо выходили в нашей стране, самый интересный портрет войны, созданный одним из самых непригодных для бранного дела вояк.