- В одном из интервью, случившемся в разгар кризиса 1998 года, вы дали такую оценку ситуации и прогноз: "Деньги теперь потеряют свою ценность, а шутки потеряют свою мерзость:" И еще - про телевидение: "Зависимость от pейтинга опускает всех нас, поэтому мы сейчас имеем дело с опущенной публикой". Что-то изменилось с тех пор, изменится ли в связи с очередным кризисом?
- Ничего, к сожалению, не изменилось. За прошедшее время рейтинги и форматы действительно опустили выступающих, опустили сидящих перед ними. Законодатели-то уехали, скончались - исчезли так или иначе. Когда пропали инженеры, уехали из страны ученые, пользуясь тем, что здесь и не платят, и делать нечего - в 1998 году и чуть раньше люди исчезли. И продолжают исчезать. Случилось исчезновение публики, которое потянуло за собой исчезновение крупных талантов. На сцене, в газетах, в литературе, на экранах - везде. В общем, остались те, кто остались. Обнявшись с этой публикой, можно только идти на дно. Невозможно, обнявшись, как-то всплывать. Погружаясь в объятия публики, идя ей навстречу, говоря и делая только то, что публика хочет слышать, - прямой путь на дно. Потому что публика - огромная масса, а масса - толпа. Вы ведь в толпе никогда не скажете: "Давайте мы попробуем помочь кому-нибудь". А скажете - никто не откликнется, бессмысленный призыв. Вот если вы скажете: "Давайте пойдем громить кого-нибудь", то толпа ринется. Собравшиеся в толпу люди могут действовать лишь агрессивно. Вот даже те же олигархи, приглашая кого-то на свой корпоративный вечер 8 Марта или, скажем, на Новый год, как объясняют свой выбор? Они говорят: "Михаил Михайлович, ну я же для сотрудников. Поэтому приглашу Comedy Club или, там, "Аншлаг". Это не для вас работа, вы же понимаете".
- То есть нынешний кризис не изменит вкусов публики, не заставит ее смеяться над чем-то другим или, может быть, о чем-то новом задуматься?
- Я думаю - нет. Изменение начнется лишь с приходом инженеров, ученых - технической интеллигенции. Оно начинается с появлением тех, кто может рассчитать мост, сконструировать железную дорогу, поднять экономику - кто может сделать что-то для страны. Возобновить то же производство продовольствия, еды, одежды. Люди, которые сумеют все это сделать, придут в зал и своим присутствием поднимут уровень искусства.
- Безоговорочное признание, востребованность для вас - мотивация к новым свершениям или же своего рода испытание?
- Я пережил довольно тяжелый период - период восторга от перестройки, который сделал меня безмолвным. То есть для меня он был прекрасным. Я просто присоединился всей душой, когда творилось то, что творилось. Когда президент сказал: "Я виноват, я не уберег вас там во время путча", это был высший, наверное, момент: Никакой свойственной мне иронии тогда и в помине не было. Я не сатирик и не юморист. Это, кстати, большая ошибка со стороны пишущих писать так обо мне. Я такой, какой я есть: могу и плакать, и смеяться. Просто мне лично кажется, что я больше свободный, чем несвободный человек. Назови сатириком, назови юмористом - он сразу будет несвободным. Он должен будет шутить как ненормальный бесконечно - чисто сумасшедший дом. Когда ты можешь радоваться за страну, какого черта тебе ходить и ядом капать?! Другое дело, когда все опять начинает на тебя наваливаться: когда снова что-то душит - и так, что ты даже толком не понимаешь, что душит, - у тебя изнутри начинает подниматься, закипает. И ты пишешь свои ответы на невидимые вопросы. Они, кстати, сейчас снова пользуются успехом, востребованы. Снова полные залы. Значит, время опять изменилось. Я раньше писал: "Либо я буду жить хорошо, либо мои произведения станут бессмертными". Мне казалось, что я уже буду жить хорошо. Оказывается, нет. А произведения живут!
- Михаил Михайлович, что для вас труднее - прощать или просить прощения?
- Конечно, просить прощения. Намного, в десятки раз труднее. Прощать очень приятно. Знаете, такое право было у королей, Чехов писал: миловать. Прощать легко. А просить прощения, краснеть-то как тяжело! Что я, наверное, больше всего люблю в человеке, так это умение краснеть. Если бы политики умели краснеть! Я не знаю, то ли их так гримируют и толстый слой грима все скрывает, то ли - и это скорее всего - они не краснеют. Ложь уже вошла в плоть и кровь. Что бы ни сказали, они не краснеют. А садится перед камерой сразу покрасневший человек, значит, загримирован неудачно. Вот если сказал и покраснел, значит, в человеке есть совесть. Совесть всегда вселяется в нас свыше. Она как гирокомпас (есть такое понятие в морской навигации) в человеке. Как бы и куда бы ни шел, совесть все время мучает: она шершавит, вертится внутри, углами своим касается. И ты чувствуешь, ты долго мучаешься оттого, что где-то не был, что-то не сказал, в каком-то протесте не участвовал:
- В своих произведениях вы так восторженно говорите о женщинах вашей жизни, но почти никогда не конкретизируя. Такая неконкретность необходима, чтобы оставить женщинам место для фантазий или есть на то другие причины?
- Хочу остаться джентльменом. Если будешь упоминать женщину по имени и фамилии, ты просто перестанешь быть мужчиной. Это твое дело, твоя частная жизнь. Я не говорю обо всех женщинах, но лишь о тех, на ком лежала моя рука. Именно они вызывают у меня этот восторг. Конечно, не все, кто мимо проходит, кто заполняет троллейбусы и куда-то мчится, кто выскакивает из магазина и так далее - в жизни мы видим самых разных женщин. При этом я, в общем-то, с огромным уважением отношусь ко всем: и к сельским, и к тем, кто погряз в быту, и к тем, кто ходит в ватниках. Недавно сказал в передаче и запомнил это: "Голая женщина в кризис страну не спасет!" Женщина в ватнике и кирзовых сапогах - только на нее вся надежда. Мы ее всегда звали бабой, но мы за ней все и шли.
- Свое изучение окружающего, столкновение с ним вы предельно откровенно излагаете в текстах. А вот о личном, о семье - ни-ни. Это ваша позиция?
- Да, во-первых, это моя личная позиция. А во-вторых, я прекрасно знаю, какая будет реакция. Зачем мне возвращаться домой в несчастье? Зачем чувствовать, что я ляпнул что-то не то и оно прозвучало где-то или было напечатано? Я хочу оградить близких от этой косвенной публичности, от желтизны. От того, что какая-то газета настаивает: "Расскажите, как вы спите и как вы это все делаете в постели? Расскажите нам о встречах в вашей жизни с женщинами легкого поведения". Гламурные журналы настаивают, гонорары дают большие. Если только я буду говорить о женщинах и, конечно, о конкретных. "Кто у вас был до женитьбы? Поименно, с подробностями. Были дети?" Не хочу я об этом говорить. Сделаю несчастными сразу несколько человек. Кроме того, мне эта тема вообще не нравится. Я считаю, что привлекать внимание публики сексом и голыми женщинами нечестно. Есть и без этого куча проблем. А это привлечет внимание либо импотентов, либо юнцов, которые, сжав в руках пульт, жадно переключают программы, причем пульт они сжимают вместо женщины. К этому и относишься с легким презрением. А я хочу привлекать внимание той публики, которую привлекал всегда: этого прекрасного "жюри" в Пущино, в Черноголовке, в других разных научных институтах, "почтовых ящиках". Откуда, собственно, можно сказать, и пошла известность, записи-пленки с выступлениями. Но большинство из этих людей оттуда уехали.
- Наверняка те, что остались, придут на ваш юбилейный концерт в Москве. Кстати, как вы планируете отпраздновать юбилей?
- Специально я ничего не планирую. Мои друзья - режиссеры, актеры - собираются что-то сделать 13-го числа в Зале Чайковского: я отдаю половину своего концерта в распоряжение тех, кто хочет меня поздравить. По-моему, все первое отделение каждый из них будет что-то мое читать. А второе отделение буду читать я. Так я, по крайней мере, думаю. Многим хотелось чего-то грандиозного, и мне, не скрою, хотелось. Я же в последнее время на телевидении бываю очень редко. До сих пор телевидение имеет в записи два моих авторских вечера, которые не выпускает. Может быть, хотя бы в честь этой даты выпустит в эфир. Если удастся в первом отделении поставить людей известных, читающих мои произведения, возможно, и этот концерт выйдет в эфир. Мне это хочется сделать не для себя, а для людей, которые на концерт не попадут, но жаждут хоть как-то это все увидеть.
Досье
Михаил Жванецкий
Родился 6 марта 1934 года в Одессе. В 1956 году окончил Одесский институт инженеров морского флота по специальности "Инженер-механик подъемно-транспортного оборудования портов". В студенческие годы участвовал в самодеятельности, где начал писать миниатюры и монологи, которые часто сам и исполнял. В 1963 году во время гастролей в Одессе Ленинградского театра миниатюр познакомился с Аркадием Райкиным, который взял его произведения в репертуар театра. В период работы в театре А.И. Райкина творчески сотрудничал с Романом Карцевым и Виктором Ильченко, для которых написал более 300 миниатюр и монологов. В 1988 году создал Московский театр миниатюр, бессменным художественным руководителем которого является до настоящего времени.