Бесценные вещдоки утраченного времени хранятся в рассказах о себе расстрелянного революционера-профессионала и застрелившегося профессора-астрофизика. Оба из прошлого века и удивительно точны в мыслях и словах. Чего не скажешь о современном авторе, увязшем в судьбах своих героев.
Александр Воронский. «За живой и мертвой водой»
Автобиографическая книга о том, как сын священника пришел в революцию. Он был знаком с главными лицами той эпохи, в том числе с Лениным. Пережил аресты, ссылку, тюрьмы, вырос в «большевика, одержимого литературой».
С 1920-х находился в гуще литературной борьбы. Сближал писателей разных взглядов: Горького, Пришвина, Бабеля, Олешу, Багрицого, Фадеева. Пробивал «толстый» художественный журнал «Красная новь» и издательство «Круг». По свидетельству Шаламова, верил в облагораживающее воздействие книг на взбаламученную душу, был бессребреником. Требовал, чтобы «литература строилась на интересе к человеку и не была служанкой политики». Написал о Гоголе и Желябове в серии «ЖЗЛ», антивоенную прозу о Первой мировой «Глаз урагана». За то, что стал левым оппозиционером, в 1927-м его исключили из ВКП(б), а через 10 лет расстреляли. Следственное дело было уничтожено, архив исчез в недрах Лубянки, а имя, несмотря на полную реабилитацию в 1957-м, долго оставалось в зоне умолчания. Такие личности подозрительны любому режиму.
Евгений Гришковец. «Асфальт»
Читаем в «Википедии»: «Киноактер, театральный режиссер, музыкант, писатель, драматург, телеведущий». Не хватает лишь мореплавателя и плотника. И вот его замаскированное под роман произведение с расползающимся сюжетом. Вернее, без оного. В голове у главного героя Миши (о котором автор самокритично сообщает: «Я, наверное, и сам такой») роится множество мыслей. Но они тонут в нескончаемом потоке слов и пустопорожних бесед с приятелями. Вечно мятущийся Миша уже не молод, хотя все его почему-то зовут Мишенькой. На его копании в себе построен весь текст. Автору эти банальности импонируют: «Ему понравилось, как удачно он сформулировал свои разрозненные мысли последних месяцев и как красиво они влились в разговор». Такие пассажи вызывают оторопь. И к бедолаге Мише, страдающему от потери подруги, не испытываешь ни малейшей симпатии. Только спрашиваешь: для кого это все писалось и зачем переиздавалось?
Всеволод Стратонов. «По волнам жизни»
Трагической вехой в бурной биографии декана физмата МГУ и одного из основателей российской астрофизики стал вынужденный отъезд из СССР в 1922-м на борту знаменитого «философского парохода». Он провинился, возглавив забастовку профессуры, требовавшей увеличить оклады. Был даже на приеме у тов. Цюрупы в Совнаркоме. Стенограмма той беседы вошла в двухтомник его воспоминаний, написанных в эмиграции, завершившейся пулей в висок в пражской квартире в 1938-м. Поводов для самоубийства хватит на любой вкус: болезнь, финансовые неурядицы, предчувствие войны. Но есть еще любопытная деталь. Свои мемуары он пытался продать в один из эмигрантских архивов, владельцы которого обвинили его в исторической неточности и «тенденциозно-пессимистическом отношении к людям и событиям». Сын директора одесской гимназии, дослужившегося до прокурора, астроном Стратонов действительно свысока смотрел на «мирок, населенный серыми, пошлыми существами». Этот мирок он изображает с чеховской язвительностью и безусловным литературным даром, нетривиально показывая картинки из жизни Кубани, Тифлиса, Одессы, Ташкента, Праги.
