- Юлий Черсанович, с чего начиналась ваша песенная одиссея?
- Я воспитывался в очень голосистой и певучей семье. Мой отец - кореец, мать - русская. Но поскольку отца арестовали, когда мне не было и года, я его, конечно, не помню. Да и вообще о родне своей корейской не имел ни малейшего представления до самой поры реабилитации. Основное мое воспитание проходило в русской семье Всесвятских - материной родне. Когда собирались мои дядья и тетки, каждая такая встреча превращалась в вечер песни. Во время этих вечеринок я и научился петь.
- У вас в детстве не было обиды на власть из-за того, что родители пострадали от сталинских репрессий?
- У меня было обычное советское детство и отрочество. Я был совершенно правоверным пионером и комсомольцем до 1956 года, когда мои взгляды кардинально переменились. Я прошел путь типичного советского интеллигента - был потрясен разоблачением культа личности Сталина, потом пережил увлечение "возвратом к ленинским нормам". Даже написал такую пьесу, где сравнивал Ленина со Сталиным и симпатии автора, конечно, были на стороне Ленина. Потом прозрение продолжалось. И уже окончательно произошло к концу семидесятых. Массовые сталинские репрессии, когда на каторгу без суда отправляли целые деревни и даже народы, никакими историческими условиями оправдать нельзя. Все это результат чудовищного властолюбия диктатора...
- Играть на гитаре, наверное, научились в дворовой компании?
- Нет. Гитару мне "вручил" уже институт. В середине пятидесятых в стенах Московского педагогического, где я учился, вовсю были развиты туризм и бардовское сочинительство. На одном факультете со мной занимались Юрий Визбор, Ада Якушева, и я, конечно, "заразился" этим всеобщим увлечением. А на Камчатке, где я проработал по распределению три года в школе учителем русского языка, литературы, истории и обществоведения, сочинял уже по необходимости: и для школьной, и для клубной сцен. Когда вернулся в Москву, у меня уже был серьезный запас песен, и он стремительно увеличивался. Благодаря магнитофонным записям, которые в любительских копиях расходились направо и налево, меня уже знали и начали приглашать работать в кино и театры.
- А как киношники могли разыскать самодеятельного исполнителя, не состоящего ни в каких творческих союзах?
- Запросто. Увлечение бардовской песней тогда было своеобразным помешательством. Стоило, к примеру, Визбору где-нибудь на кухне спеть новую вещь, как через неделю она, записанная-перезаписанная на бобинах, уже звучала во Владивостоке. В 1963 году в одной московской скульптурной мастерской мои песни услышал режиссер Вульфович. Ему так понравилось, что он пригласил меня и написать для фильма песни, и сняться, исполняя их. Так появилась на свет песня "Фантастика-романтика", в свое время очень популярная.
И среди профессиональных писателей были любители этого жанра - вспомните Галича. Когда в 1965 году Александр Володин услышал записи моих песен, то я оказался в съемочной группе фильма по его сценарию "Похождения зубного врача". Дальше все шло по нарастающей.
- Тематику текстов из вашего самого знаменитого фильма "12 стульев" определяли вы или режиссер?
- В кино бывает по-разному. Иногда предлагаешь уже готовое. Но Марк Захаров, как правило, сам ставит условия. Впрочем, в картине "12 стульев" эти условия были очевидны. Несомненно, должна была прозвучать песня о Рио-де-Жанейро, потом любовная для эпизода охмурения мадам Грицацуевой и, разумеется, песня на пароходе. Только "Белеет мой парус, такой одинокий" не планировалась Марком Анатольевичем, я ее сам предложил, и она неожиданно стала сквозной темой фильма. Была еще пятая песня Остапа, которая должна была звучать перед появлением последнего стула, когда Ипполит Матвеевич расправлялся с помощью бритвы со своим концессионером. За кадром звучало бы грустное танго. Но этот текст Марк не утвердил, и он до сих пор "висит" без музыки.
- Почему вы в своих драматических пьесах тяготеете к романтической сказке?
- Это дает довольно большую свободу моей фантазии. Детективы или там мелодрамы - это тоже своеобразные сказки. Вот чеховские пьесы - это другое, хотя как посмотреть. Мои лучшие драматургические вещи - сказки. Отличаются они у меня от другого рода драматургии тем, что я, как правило, пользуюсь чужими сюжетами. Сценические судьбы у них сложились по-разному. Больше всего повезло сказке "Иван-Царевич", которая одно время шла сразу в двадцати трех театрах страны. К сожалению, такого громкого успеха ни одна из моих "взрослых" пьес не имела.
- Не кажется ли вам, что творческий подъем в оттепель 60-х был в большой степени отдушиной для нереализованной энергии народа, когда индивидуальная инициатива не могла найти себе применения? А вот в 90-е расцвел бизнес, тогда как искусство отступило на второй план.
- В этом есть доля истины. Но все же предпринимательская деятельность и творческая энергия - разные вещи. Ощущение свободы, пришедшее после XX съезда, было настолько сильным, настолько мощным, что дало толчок к бурному расцвету нашей культуры. Но всплеск творчества произошел и в 90-е. Просто это уже не первая волна. А та поднялась после затишья, поэтому грянула так мощно и так широко. Сразу появилось столько новых имен и в кино, и в театре, и в литературе, и, конечно, в бардовской песне. 90-е тоже дали новые интересные имена, но такой популярности, какая была у нас, им, к сожалению, не досталось. Но это ни о чем не говорит.
- Принято считать, бизнес и творчество плохо уживаются.
- Во всяком случае, отношения между ними не простые. И в новые времена художники попадают в зависимость, только совсем иную, чем в советские десятилетия. Слава Богу, эта зависимость не идеологическая. Но рынок диктует определенные условия. К примеру, вполне возможно, что в авторе, подписывающемся псевдонимом Борис Акунин, пропадает блестящий прозаик, а так мы имеем дело с талантливым детективщиком, и только. Сказать же, что он достиг на ниве криминальной литературы таких высот, как Эдгар По, нельзя.
- А может современный литератор нормально существовать за счет своего труда?
- И наша, и мировая практика показывает, что жить только писательским трудом могут себе позволить очень немногие. Литераторы вынуждены заниматься еще чем-либо, чаще всего преподаванием, как в случае с Иосифом Бродским, Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко. И это авторы, которых охотно и активно издают. А что говорить о менее титулованных лицах? Хорошо идут дела только у расплодившихся производителей "чтива", поставляющих на рынок огромное количество одноразовой детективной макулатуры. И женщин в этом жанре почему-то работает больше, чем мужчин. Что касается меня как читателя, то я с собой в дорогу обязательно беру какой-нибудь детективчик. И даже измеряю расстояние своих переездов, да простят меня англичане, в "агашках" -текстах Агаты Кристи. Так, перелет из Москвы в Нью-Йорк -это две "агашки". Или три "маришки".
-По-вашему, авторская песня -продукт только русской культуры?
-Разновидности авторской песни (сочиненной целиком одним человеком, который неповторимым образом все это еще и исполняет) можно встретить и во Франции, и в Польше, и в других странах. Там тоже много авторов-бардов. Но авторская песня в России имеет свою, особенную историю. Пожалуй, нигде не было такого давления на личность, нигде сочинителям и исполнителям не приходилось преодолевать такое "сопротивление среды". Впрочем, это большая самостоятельная тема и предмет для отдельного разговора.
-Насколько можно судить из сообщений информагентств, и за границей оживился интерес к русской бардовской песне?
- Я не знаком со статистикой по этому вопросу. Наверное, до масштабов Грушинского фестиваля, собирающего несметные тысячи людей, тамошние праздники недотягивают, но они ежегодно проходят в Америке, Германии, Израиле. Жанр живет и не собирается умирать, потому что опирается на мощные корни традиции...
- Издатели не донимают вас предложениями написать книжку мемуаров?
- Я такую книжку пишу. Но в отличие от большинства мемуаристов, рассказываю в ней не обо всем подряд, а только о событиях, имевших для моей жизни большое значение. По форме - это собрание новелл: первая серия - о диссидентских временах, вторая - о жизни на Камчатке и т. д. Книга будет называться "Однажды Михайлов... " Это мой бывший псевдоним, которым мне приходилось подписываться в 70-е, в период моего диссидентства.
14:24
Шольца напугал «Орешник»
