Николай БУРЛЯЕВ, народный артист России, актер и режиссер:
- Такие люди, как Андрей Тарковский, рождаются раз в сто лет. Каким он был в жизни? Очень непростым человеком, каким чаще всего и бывает гений, ощущающий пути Господа в своей душе.
Наша первая встреча состоялась в 60-м году. Я, тогда 14-летний подросток, озвучивал в тон-ателье "Мосфильма" первую свою роль в фильме Андрона Михалкова-Кончаловского "Мальчик и голубь". Краем глаза в проеме открытой двери заметил силуэт человека, внимательно наблюдающего за мной. Андрон сказал, что это заходил его друг Андрей Тарковский (никому тогда не известный). Позже из воспоминаний первой жены Тарковского Ирмы Рауш я узнал, что Андрей взялся за фильм "Иван", загубленный до этого другим режиссером, только потому, что нашел исполнителя главной роли - меня.
Потом мы познакомились на кинопробах к "Иванову детству". Андрей сразу предупредил, что меня ждет очень трудная сцена под условным названием "игра в войну". "Учти, плакать придется настоящими, а не луковыми слезами". Я пришел на съемочную площадку за 4 часа до начала, оделся и начал "входить в образ": сновал по павильону и представлял себе ужасы войны. Но время шло, все уже были на местах, а плакать мне все не хотелось. Тогда Андрей подошел ко мне и вместо ругани стал утешать. Мне сразу стало себя жалко, и я заплакал. Он тут же начал съемки...
На пробах к "Андрею Рублеву" мне вначале была предложена роль Фомы, которую потом блестяще исполнил Михаил Кононов. Мне же она показалась малоинтересной. И я попросил роль Бориски. Андрей ответил жестко: "Ты еще мал для нее, у меня на примете есть тридцатилетний исполнитель". А в сценарии не был прописан возраст, лишь ремарка: "сын колокольных дел мастера". На мои уговоры омолодить героя Тарковский отвечал категорическим "нет". Тогда я стал действовать через его окружение - оператора Вадима Юсова и консультанта Савелия Ямщикова. И, к счастью, они смогли его переубедить.
Долго мне казалось, что с актерами он не работает, пуская все на самотек. Но это было, конечно, не так. На съемках "Рублева" Андрей, например, избрал достаточно жестокий метод: просил своих ассистентов, чтобы те ежедневно говорили мне, что я плохо играю, что он мной недоволен, что думает меня менять. Словом, все время держал меня "в черном теле". Показателен эпизод, в котором мой Бориска ищет глину. Снимали в конце октября. Вся группа, кроме меня, была одета в овчинные тулупы. Я должен был пройти по краю обрыва под проливным дождем, который имитировали пять пожарных брандспойтов, и съехать на спине вниз с горы. После первого же дубля в глазах потемнело от боли и холода. Но Андрей просит: "Коленька, давай еще разок". И так повторялось шесть раз. После по приказу Андрея для меня была истоплена изба. Анатолий Солоницын сосчитал ушибы и синяки на моем теле - их оказалось 28. Но потом пришел в избу Андрей и чуть ли не ноги мне омыл. Он был таким нежным и добрым, что если бы тогда сказал: "Коленька, нужен еще один дубль", я тут же пошел бы на край обрыва.
На съемках Андрей повесил мне на грудь оловянный крестик, ведь мой герой Бориска - человек православный. Это было моим первым крестоналожением на грудь. До этого я не носил креста, хотя и был от рождения крещеным. А после этого, естественно, начал идти по той дороге к Храму, по которой иду и теперь.
Со мной Андрей хотел снимать "Подростка" по Достоевскому. Не дали. Позже думали делать "Идиота". Тоже не случилось... После отъезда Тарковского в Италию я его уже не видел. Лишь доходили отрывочные вести о нем. Так, побывавший за границей Глеб Панфилов рассказывал, что нашел Андрея больным, что тот устал жить на Западе и мечтает о домике под Рязанью. Но тут в разговор вмешалась его вторая жена Лариса: "Нет, еще не время, нужно поработать в Европе". Андрей при всей своей гениальности и неуступчивости был человеком внушаемым. Думаю, он умер так рано еще и потому, что остался без родины. Рак - это, думаю, во многом психогенное заболевание.
Во всех картинах Андрей Тарковский говорит о высших нравственных началах. Это христианский кинематограф. Даже последний фильм мастера "Жертвоприношение", снятый на Западе, - это фильм русский по духу. Не избегу высокого слова: Андрей Тарковский - это Андрей Первозванный русского кинематографа...
Савелий ЯМЩИКОВ, искусствовед-реставратор, заслуженный деятель искусств России:
- В 62-м году я, тогда 24-летний выпускник искусствоведческого отделения МГУ и ученик Всероссийского реставрационного центра, любил бывать в кафе "Националь", что на Охотном ряду. Туда заходили, чтобы пообщаться в неформальной обстановке, разные творческие люди: Михаил Ромм, Юрий Олеша, разведчик Абель, о котором был снят "Мертвый сезон". Там меня однажды и представили худому, нервного вида парню, который оказался Андреем Тарковским, режиссером только-только прогремевшего на Венецианском кинофестивале фильма "Иваново детство". Он сразу предложил мне поработать консультантом на его новой картине об иконописце Андрее Рублеве. На что я возразил, что еще сам учусь. "Мне как раз и нужен молодой человек, желательно единомышленник, - сказал Андрей. - А что касается недостатка опыта, то, когда возникнет такая надобность, мы обратимся к профессорам". Потом оказалось, что мы с ним живем в одном районе. Он - на Щипке, где до сих пор никак не могут открыть его музей, а я - по другую сторону железной дороги, на Павелецкой набережной. Мы сдружились семьями, и я до сих пор сохранил хорошие отношения с его первой женой Ирмой Рауш и горжусь успехами его сына Арсения, ставшего врачом.
Андрей был очень похож на своего отца Арсения Александровича - такой же сухопарый и скуластый, только пониже ростом. Он был гармоничным человеком, умел одеваться элегантно, со вкусом. Но иногда любил поиграть в "крутого парня", водилось за ним и такое. Старался походить на своего любимого литературного героя Андрея Болконского. Поэтому снялся в фильме Александра Гордона о революционере Лазо в роли залихватского белого офицера, расстреливающего красноармейцев.
Случалось, Андрей становился жестким и "поигрывал" мускулами. По этой причине нередко выступал инициатором какой-нибудь потасовки. Тогда приходилось подключаться ребятам комплекцией покрупнее. У оператора Вадима Юсова теперь нос с горбинкой из-за одного такого случая в "Национале". Тогда среди "оппонентов" нашей компании оказался боксер...
В поисках объектов для будущих съемок мы проехали по Карелии, Вологодчине, осмотрели храмы Пскова, Новгорода, Суздаля, Владимира. Времени у нас было много, никто над душой не нависал. Можно было подумать, поспорить. И характер человека в таких экспедициях раскрывается полно. В мои обязанности входило воссоздание на съемочной площадке подлинной обстановки и материальной культуры рублевского времени, что включает в себя самые обширные задачи. Так, вокруг утверждения на роль Андрея Рублева было много интриг. Даже Владимир Высоцкий, тогда еще малоизвестный актер, пробовал свои силы. А Тарковскому больше нравились Станислав Любшин, Виктор Сергачев, Иннокентий Смоктуновский. Но предпочтение все же отдавалось еще нигде не снимавшимся соискателям. И вот однажды Андрей разложил передо мной пасьянс из фотопроб актера из Свердловска Анатолия Солоницына. "По-моему, точное попадание", - высказал я свое мнение. "Да, и мне он по душе", - согласился Тарковский. Вскоре Толю утвердили. Первой, как это часто бывает в кино, должна была сниматься последняя новелла "Колокол". Там Рублев держит обет молчания и только в финале говорит сиплым, атрофированным голосом. Тарковский любил все подлинное, поэтому в течение трех подготовительных месяцев запретил Солоницыну разговаривать, он объяснялся только жестами...
На съемках Тарковский тщательно выстраивал буквально каждый кадр. Теперь так уже не снимают. Андрея уважали, хотя он был требовательным и вспыльчивым. Но все понимали, что это была не мелочная вспыльчивость, а напряжение творческого поиска. Когда он волновался, то нервно грыз ногти. А если что-то получалось снять хорошо, говорил: "Это сыр рокфор", - что на его жаргоне означало высшую степень качества...
И хотя в моей биографии потом была не одна работа в кино с талантливыми режиссерами, время съемок картины "Страсти по Андрею Рублеву" считаю лучшими годами своей жизни.
Юрий НАЗАРОВ, заслуженный артист России:
- Фильм "Андрей Рублев" - это блестящее исследование истории и силы человеческого духа. Но написавшие сценарий Тарковский и Михалков-Кончаловский понимали, что им непросто будет получить на "Мосфильме" постановку. Поэтому они сначала напечатали сценарий в журнале "Искусство кино" и подождали отзывов серьезных ученых в поддержку будущего фильма. Против таких доводов киностудии нечего было возразить, и фильм запустили. Правда, смету все время урезали. Картина должна была начинаться прологом - Куликовской битвой. Был даже найден исполнитель роли Дмитрия Донского. Но на это денег не хватило.
По той же причине вылетели еще две очень важные массовки. Но и сам Тарковский понимал, что должен сдерживать свою фантазию. А напридумано было много чего. Так, могла продолжиться сюжетная линия моих двух персонажей - братьев-князей. За кадром осталась судьба Дурочки, которую увозят татары. По сюжету она должна была родить татарчонка и "войти в ум". Лишь в финале есть небольшая сцена ее прохода с сыном. Но при всех трудностях и недостатках (мягко сказать) тех лет картина все же была снята. По этому поводу польский режиссер Кшиштоф Занусси говорил Тарковскому: "Андрюша, на Западе ты такую картину никогда бы в жизни не снял".
На "Рублеве" Андрей как художник чувствовал себя относительно свободным. Он предполагал, что будут бить, но не знал, как и за что. А снимая "Зеркало", он уже догадывался, за какой эпизод ему достанется. И у него начала срабатывать самоцензура, что не могло не сказаться негативно на качестве фильма, который, считаю, он излишне "зашифровал".
В первый раз про своего героя-военрука из "Зеркала" я услышал у себя на кухне от Андрея. Средневековых князей я, конечно, не мог встречать в жизни, а вот военруков знал многих. Над этими контужеными и покалеченными фронтовиками послевоенные пацаны издевались как могли. И, казалось, мой герой должен был ненавидеть этих сволочат. Но в минуту опасности он не задумываясь кидается телом на гранату, чтобы защитить детей. Эта история действительно случилась в детстве Тарковского. Правда, развязка была трагичнее: граната оказалась настоящей... Но Андрей изменил финал, посчитав, что тема детской жестокости прозвучит страшнее, если все останутся живы. Прочитав сценарий, я, конечно, хотел и мог привнести в роль свое знание материала. Но на съемочной площадке ничего этого не понадобилось: хватило бы сил выполнить поставленные Андреем задачи.
Андрей - великий художник, он умудрялся в маленьком, казалось бы, ерундовом эпизоде сказать очень многое. Помните сцену в типографии? В ней же отразилась целая эпоха. Обстановка тотального страха, с одной стороны, и колоссальная ответственность за свое дело - с другой... Для меня бесспорна любовь Тарковского к России, но только это не любовь-умиление, а любовь-познание. Но ему не давали снимать. Помню, как очередной фильм Тарковского начальство никак не принимало. Андрей их спрашивает: "Ну в чем дело?" А они: "А мы не понимаем". Андрей им на это: "Я тоже, кроме "Калины красной", не понимаю ни одной картины последних лет, но они же выходят..." Среди многих погибших замыслов был и один, касающийся меня и Ивана Лапикова, исполнившего в "Рублеве" роль завистника Кирилла. Это была история о том, как старик спасает своего сына-дезертира. Жаль, что не сбылось...
Я не понимаю и не принимаю его западных фильмов. Кое-кто считает, что в них Андрей уходит от православия к протестантизму. Я бы сказал по-другому. Тарковский - русский художник. А начиная с "Поучения Владимира Мономаха" и "Слова о полку Игореве" русское искусство сильно не индивидуалистической направленностью - это всегда боль за общество, за свою страну. Об этом Тарковский говорил и в "Ивановом детстве", и в "Андрее Рублеве". А в западном искусстве художник, как правило, замыкается на себе самом. И поскольку наши чиновники от кино, которых живой гений всегда пугал, не давали Андрею работать у нас, он волей-неволей стал двигаться в сторону западного искусства.
Согласно одной из версий иконописец Андрей Рублев во время Куликовской битвы был еще малым ребенком. Дети времен справедливых войн - благодатное поколение, отличающееся "верностью избранным идеалам и мужеством в отстаивании их". Софокл, Еврипид, Пушкин, Лермонтов, Шукшин, Высоцкий, Вампилов, Андрей Тарковский - все они из поколений, взрослевших в годы великих испытаний и побед. И потому их произведения останутся в веках.
14:24
Шольца напугал «Орешник»
