В канун Нового года в Большом зале Московской консерватории вновь, после многолетней реставрации, зазвучал неповторимый голос органа, история которого насчитывает более столетия. Это уникальный инструмент французской фирмы «Аристид Кавайе-Колль», построенный в конце XIX века специально для главного московского музыкального вуза. Возвращение органа в строй стало настоящим праздником для всех, кто любит Большой зал и музыку.
Чести первыми сыграть на обновленном инструменте произведения Баха, Брамса, Лангле, Франка, Видора и других композиторов удостоились органисты Любовь Шишханова, Алексей Семенов, Константин Волостнов.
.jpg)
Константин Волостнов, Дэни Лакор, Любовь Шишханова и Алексей Семенов по окончании концерта. Фото автора
После концерта удалось побеседовать с одним из них. Константин Волостнов начал учиться игре на органе необычно рано, в 11 лет в музыкальной школе имени Прокофьева, продолжил в музыкальном училище при консерватории под руководством Алексея Шмитова, ученика легендарного Леонида Ройзмана. В Московской консерватории занимался у профессора Алексея Паршина, в аспирантуре — у профессора Натальи Гуреевой, в Штутгартской высшей школе музыки и театра— у выдающегося немецкого органиста Людгера Ломанна, чей класс окончил в 2013 году с отличием. За время исполнительской деятельности играл на французских, испанских, итальянских, голландских исторических инструментах, а также на крупных американских и канадских органах. И с полным основанием утверждает: орган Большого зала — один из самых выдающихся в мире.
— Впервые я прикоснулись к нему в1993 году, в возрасте 13 лет, во время отчетного концерта школы, — начал рассказ Константин. —Потом было еще много таких отчетных концертов. Став студентом, больше всего играл летом, когда в зале не было загруженности и можно заниматься по семь-восемь часов. Радовался звуку, с тревогой наблюдал, как инструмент постепенно ветшает. Ведь он построен в 1899 году знаменитой французской фирмой «Аристид Кавайе-Колль» специально для Московской консерватории. Но в нее попал не сразу —в1900 году успел побывать на Парижской всемирной выставке, где был удостоен Золотой медали. И только в 1901 году установлен на своем окончательном месте. Не нужно забывать, что большой концертный орган — огромное техническое сооружением с массой деталей и механических узлов. Какой бы кропотливый уход за ним ни был, годы делают свое дело. И в 2009 году его вывели из эксплуатации. Вскоре в Большом зале консерватории начался капитальный ремонт, орган законсервировали, упаковав в специальный саркофаг, обтянутый брезентом, который защищал инструмент от механических повреждений и ремонтной пыли. К открытию зала в 2011 году фасад органа отреставрировали — но самая сложная работа по ремонту оставалась впереди. Долго проходил конкурс, который в итоге выиграла австрийская фирма «Ригер» — одна из крупнейших среди органостроителей мира.
Стратегической задачей реставраторов, продолжает Константин, было восстановление исторического облика органа. Нескольким регистрам, переделанным в середине ХХ века, вернули их оригинальное состояние. Да и в других механизмах были сделаны важные восстановительные работы. Их изготовили заново, но в соответствии с требованиями Кавайе-Колля. Вплоть до обклейки специальной бумагой: нашли материал того же состава, который использовался в конце XIXвека. Слава богу, документов фирмы «Аристид Кавайе-Колль» имелось в исчерпывающем объеме. Можно с уверенностью сказать, что мы получили не только исторически достоверный, но еще и имеющий хороший запас прочности инструмент.
Почему же в Московской консерватории появился французский орган, а не немецкий? Ведь основатели вуза явно были людьми, так сказать, немецко-ориентированными. Даже среди композиторских портретов в Большом зале — половина немцев, а другая — своих родных, русских сочинителей. Исключение сделали лишь для Шопена, впрочем и он славянин, поляк, к тому же с российским паспортом.
Это произошло, поясняет Волостнов, благодаря личностным и менеджерским качествам французского органиста, композитора и музыкального педагога Шарля-Мари Видора (1844-1937). Его игру в парижской церкви Сен-Сюльпис слышали высоко оценил Петр Ильич Чайковский. Впоследствии, в 1896 году, Видор, приехав с концертами в Москву, внес лепту в подготовкупроекта органа для перестраивающегося старого здания консерватории. Как раз тогда обсуждался немецкий инструмент! Но Видор сумел переубедить руководство консерватории, в частности директора Василия Сафонова (1852-1918), в преимуществах французской органостроительной школы. Работа с немецкими фирмами была остановлена, и Сафонов свою энергию перенаправил на приобретение французского органа. В какой-то степени Видор, игравший на органах фирмы Кавайе-Колляи тесно взаимодействовавший с ней, был заинтересован в его установке на сцене Большого зала. Для него это был своего рода бизнес. А для нас — огромная удача: мы стали счастливыми обладателями уникального инструмента, который оказался последней прижизненной работой Аристида Кавайе-Колля, выдающегося мастера, предвосхитившего время на столетие вперед.
Естественный вопрос — оснастили ли отреставрированный орган электроникой? На него Константин Волостнов отвечает категорически:
— Нив коем случае. Кавайе-Колль, к сожалению, а скорее к счастью, не знал, что это такое. Тогда и моторы-то для нагнетания воздуха в органные мехи появились не везде и не сразу.Когда инструмент привезли в Москву, консерватория была только-только электрифицирована. Что касается органа, лишь заменили кнопку для кальканта на электрическую. Калькант — это рабочий, качающий воздух в органные мехи. Ему звонили в звоночек, когда надо было начинать это делать. И вот эта деталь единственная стала электрической. Правда, впоследствии в трюме, под сценой, был все же установлен электромотор, заменивший мускульную силу. Но больше ничего, связанного с электрикой и тем более электроникой, в этом органе нет. Хотя на начальном этапе реставрации стоял вопрос о добавленииэ лектронных средств, позволяющих минимизировать работу ассистента, помогающих органисту менять регистры, т.е.тембры. Но во имя сохранения исторического памятника от этой идеи отказались сразу.
.jpg)
Константин Волостнов за органом. Фото автора
Но разве может органист обходиться без ассистента? Когда посмотришь на десятки ручек, включающих и выключающих отдельные регистры-тембры, в глазах рябит — как с ними может справиться один человек?
— Безусловно, может, — отвечает Волостнов. — Дело в том, что Аристид Кавайе-Колльне только строил красиво звучащие, так называемые симфонические органы, но еще и разработал систему группового подключения регистров, которая при должной квалификации позволяет органисту управлять инструментом в одиночку. Это французская традиция, именно во Франции органисты часто играют без ассистента.
В полной мере восстановить изначальный звук помог замечательный французский мастер-интонировщик (настройщик) Дэни Лакор. Блестящий музыкант и виртуозный техник одновременно, он отреставрировал несколько десятков органов Кавайе-Колля во Франции. И курирует в аббатстве Сент-Уэн в Руане один из крупнейших и наиболее исторически достоверных инструментов этого мастера, который чуть-чуть превосходит наш по размеру. Можно сказать, Дэни вырос на органах Кавайе-Колля, провел с ними всю жизнь.
Сама же интонировка, в обычных случаях требующая от двух до четырехмесяцев, продлилась намного дольше. Ведь она может проходить только в полной тишине. А Большой зал загружен концертами, репетициями, студенческими занятиями. К тому же, по окончании первой интонировки мастера обычно сразу проделывают вторую, чтобы откорректировать звук до идеального состояния.
И, разумеется, работа не могла быть успешной без увлеченного труда специалистов Московской консерватории, прежде всего заведующей органной мастерской Натальи Малиной.
—До сих пор пребываю под впечатлением от концерта открытия, — признался Волостнов. —Для меня это возвращение к истокам, к первым детским музыкальным опытам. Когда орган вывели из эксплуатации, не покидало ощущением потери, но и ожидания, трепета от того, что мы получим в итоге. Горд, что мне довелось работать в Экспертном совете по реставрации органа под руководством ректора Московской консерватории Александра Сергеевича Соколова. Мы контролировали весь процесс, не было ни одной детали, по поводу которой не состоялось бы досконального обсуждения. Ну а сегодня самое главное чувство — конечно, радость. И, честно скажу, некоторое удивление: так вот каким, оказывается, был и вновь стал наш инструмент! Вот каков настоящий голос органа Кавайе-Колля.
