- С присуждением премии вас поздравил ее основатель Александр Исаевич Солженицын. Вы с ним знакомы? Каков, на ваш взгляд, главный урок его жизни и творчества?
- С Солженицыным я встречался трижды - когда вручали премии Инне Лиснянской, Валентину Распутину, Евгению Носову. Во время одной из встреч Александр Исаевич передал мне листок с небольшими рецензиями на мою повесть "Рождение", роман "Лох", рассказы "Сплав" и "Ночь славянских фильмов". Были там слова, для меня лестные, но еще больше критических замечаний. Жестких, математически точных. Но меня сам факт, что Солженицын мои вещи прочел, поразил. И листочек этот с убористым высоким солженицынским почерком я храню как ценность.
А уроки его... Для меня - любовь к России и соединенная с ней любовь к правде. Не на словах, а доказанная жизнью. Невероятная сила духа и сила воли и поразительная неслучайность всей его судьбы. Солженицын свою жизнь именно выстроил, наперекор гнетущим обстоятельствам, не сделав ни одного необдуманного шага, ни разу не сорвавшись, не изменив себе. Поразительна - при всей житейской переменчивости, как в приключенческом романе, его пути - стройность, собранность солженицынской судьбы и служения России.
- Нередко в литературу приходят люди, которые испытали "толстовское" чувство: "Не могу молчать!" А как вы стали писателем?
- Думаю, для меня это было нечто врожденное, с детства присущее. Как родовая травма. Я сочинял, сколько себя помню, а писать начал в восьмилетнем возрасте. Мне неуютно, если я ни над чем не думаю, не погружен в чью-то судьбу или образ. Литература для меня в этом смысле - оправдание собственной жизни и спасение от окружающего хаоса и уныния в душе. За литературу держусь, как за спасательный круг.
- В ваших произведениях ощутимо автобиографическое начало. Но если ваша биография выглядит довольно ровной, то проза насыщена весьма драматическими коллизиями...
- Я полагаю, что судьба каждого из нас драматична, все мы авторы и герои своих драм. А особенно русские люди в ХХ веке.
- В чем суть вашей драмы?
- Я родился в 1963 году, на самом пике веры советского народа в светлое будущее. Рос с мыслью, что живу в лучшей в мире стране, где только по недоразумению остались пережитки прошлого. Когда мне было 11 лет, я хотел зайти в церковь в Коломенском, чтобы сказать глупым старухам, что Бога нет, но, поскольку был в лыжном костюме, в храм меня не пустили. В следующий раз я зашел в церковь лет в 15 в Пскове, в Троицкий собор, и простоял всю литургию. Как завороженный. Пришел с Богом тягаться - и сам не понял, как проиграл. Потом я заболел одновременно Достоевским и рок-оперой "Иисус Христос - суперзвезда"... Иного источника узнать о земной жизни Спасителя у советского школьника не было. Когда мне было лет двадцать и я учился в университете, вместе с двумя товарищами мы ходили в паломничество в Троице-Сергиеву лавру. Об этом я написал в рассказе "Паломники". В лавре был праздник Успения, я увидел такое стечение народа, какое, наверное, бывало только в Москве на Красной площади Первого мая или Седьмого ноября. И позднее я видел совсем другую, верующую, несоветскую страну в Почаевской лавре, в Печорах, я много ездил в этнолингвистические экспедиции на Карпаты, восстанавливал церковь в селе Малошуйка на Белом море и с горечью отмечал разруху северных деревень. И все же креститься, а когда крестился, воцерковляться долго не решался. Что-то останавливало.
- Сомнения?
- Одной из причин тому был мой отец... Он относился ко всему, что происходило со страной во второй половине 80-х, болезненно. Был всей душой за Горбачева, жаждал обновления социализма. В 86-м году долго сочинял письмо в партийный журнал, как реорганизовать работу партии, а ему в ответ прислали отписку... Он всю жизнь проработал цензором в газете "Правда", но думал, что вот настал наконец час вдохнуть жизнь в омертвелую идею, и мне было неловко, что я его убеждений не разделяю, оставив его один на один с ними. В этом была его драма, которую я переживал как свою.
- В вашей повести "Дом в деревне" нарисована убедительная и безрадостная картина состояния современного села и общества в целом. С чем вы связываете надежды на изменения к лучшему?
- Нам был дан тяжелейший ХХ век, из которого мы, похоже, пока что так и не вышли. Мы очень многое потеряли, заплатили чудовищную цену за то, что сто лет назад наши предки отшатнулись от веры, мы перенесли ужасные войны, внутренние и внешние. Поверить в то, что все жертвы - и военные, и гулаговские, жертвы голода в Поволжье, на Украине и в блокадном Ленинграде - были напрасными, я не могу. Мы выстрадали право на достойную жизнь, и мы ее получим, если только сохранимся как народ. Меня очень тревожит то, что Россия сегодня вымирает биологически, и это вымирание есть самое страшное зло, которое принес на нашу землю коммунистический эксперимент. В начале прошлого века нас было много, в конце осталось мало, и это главный, самый тяжкий итог столетия.
В первую очередь это коснулось русских деревень, потом перекинулось на города. Но если мы с этим справимся, если остановим падение рождаемости и у нас хватит воли к жизни, то все остальное к нам придет - и свобода, и процветание, и национальное достоинство.
- Вы печатаетесь в журналах разных, порой противоположных направлений. Нет ли здесь противоречия?
- Ни малейшего. Раскол в писательском союзе, раскол среди журналов я всегда считал глупостью и нелепостью, он принес нам много зла. И писателям, и читателям, потому что именно тогда мы все перессорились. Да, мне всегда ближе были Белов с Распутиным, чем, условно говоря, Войнович с Аксеновым. Но чего я никогда не мог принять у иных из наших "патриотов" - и, может быть, как раз из-за своего отца и своего личного внутреннего опыта, - так это попыток скрестить русскую идею с коммунизмом и оправдать советский строй. Тогда, дескать, все хорошо было, а потом пришли проклятые демократы и разрушили великую державу. Была б великая, не разрушили бы. И демократы наши - те же большевики, которым страны не жалко, как не жалели ее герои семнадцатого года и комиссары в пыльных шлемах. Я не отрицаю советский период - как можно отрицать то, что было? - а говорю о том, что это наша национальная трагедия. Трагически началось, трагически и заканчивается. Но продлевать это зло, желать его возвращения?..
- Вы - автор трех биографий писателей - Пришвина, Грина, Алексея Толстого. Чем привлекли вас эти фигуры?
- Все трое были писателями Серебряного века. Пришвин и Грин - поначалу не слишком удачливыми, шедшими боковой тропинкой. Алексей Толстой - с самого начала баловнем (и при этом поразительным трудягой), идущим по большаку. Все трое пережили революцию. Пришвин и Алексей Толстой отнеслись к ней с ненавистью, Грин с равнодушием, хотя всех трех именно революция вознесла и поставила в первый ряд советской литературы. Все трое выстраивали стратегию отношений с новой властью. Пришвин и Толстой не сразу, но приняли ее. Грин в отличие от них с безразличием к большевикам прожил и так и умер в нищете и забвении, пока не пришла к нему через тридцать лет посмертная слава.
Во всем этом для нас, которым также довелось жить в эпоху перемен и выстраивать свои отношения с разными властями, заключен урок. Нет для нас ничего важнее России, не считая разве что Царствия Небесного. Но оно находится вне опыта литературы, и о нем говорить - удел людей с иным призванием. А русскому писателю в России надо жить и Россию любить, как любил ее беспутный и циничный "Алешка Толстой", бросившийся сюда без оглядки из благополучной для него эмиграции, и эта биологическая, инстинктивная любовь к родной земле и есть едва ли не единственное его оправдание. Над историей надо думать, мучаться, в себя заглядывать и искать в природе, в лесах и весенних разливах спасение и утешение, как делал это "отшельник" Пришвин, а мелочами житейскими, которые так тяжелы у нас, не раздражаться; и, наконец, к властям - коммунистические они или либеральные - надо быть равнодушным, как романтик Александр Степанович Грин, зла ни на кого не держать, быть верным пути своему и если заслужил, то придет к тебе признание и будет у тебя свой читатель. Не в своем поколении, так в будущем.
- На что потратите премию? Может быть, она даст вам возможность реализовать заветный замысел?
- О заветном пока что сказать ничего не могу... Но одно замечу: для меня эта премия важна прежде всего как духовная поддержка и пришла она в нужный момент. Писателю в сегодняшней России трудно не столько от безденежья и маленьких тиражей, сколько от одиночества, от мысли, что бьешься, бьешься, а никому то, что ты пишешь, не нужно. И за этот пригляд, за это преодоленное одиночество и писательскую солидарность и Александру Исаевичу, и всем членам жюри Солженицынской премии я благодарен более всего.
15:06
Два Героя на волнах
