Не так уж приятно сознаваться в том, что и моя жизнь, как жизнь других миллионов людей, прошла не без слома, я был, но так до конца и не стал хорошим отцом. Эта роль осталась недоигранной, и мне больно от этого, как было больно другим миллионам отцов и матерей, потерпевших частичное или полное крушение в своей семейной жизни.
В ДЕТСТВО ХОДЯТ ПЕШКОМ
И вот я шел, еще не зная, что именно я скажу своей почти взрослой дочери, когда достану свои подарки, и как отреагирует мое сердце на тот мир, к которому я приближаюсь с каждым шагом - ведь это был сначала мир моего детства, потом мир моего счастливого отцовства, а потом вдруг он стал чужим, и в один прекрасный день меня просто вынесло оттуда, может быть, даже слишком поспешно с двумя наспех собранными сумками и ботинками, надетыми на босу ногу.
Вот от этого перекрестка, где через дорогу от пожарной части начинается Звездный бульвар, в округе нет ни одного места, не связанного с какими-нибудь воспоминаниями. Вообще тут всего было столько, что едва я только завидел за деревьями бульвара дом, в котором рос когда-то и где теперь дорастала до взрослого человека моя дочь, как меня просто прибило к земле воспоминаниями. Удар был такой силы, что я сглотнул воздух и остановился. Я остановился в тени могучего клена, отдышался и подивился, откуда здесь такое дерево.
Я ведь прекрасно помню, что Звездный бульвар поначалу-то и бульваром назвать было нельзя, потому что ничего здесь не было: просто развороченная грязь после того, как с этого места бульдозеры срыли насыпь старой железной дороги, и рабочие в грязных сапогах увели под землю, в трубы, незаметную речку Копытовку и потом прямо в этой грязи посадили несколько худосочных былинок, чтоб оправдать название бульвара. Что это были за былинки - ясени, клены или березы - тогда и сказать-то было нельзя, наверное, ибо это были несчастные, корявенькие деревца, скрючившиеся и погибающие под стылым ветром осени.
ТОГДА ЖЕНЩИН НЕ УБИВАЛИ
Тогда через бульвар никто не ходил, потому что здесь была только грязь и горы песка, и трубы для речки Копытовки, огроменные трубы, еще пустые. Без воды. И мы, мальчишки, носились внутри этих труб, замирая от страха, темноты и гулкого звука собственных шагов, перебегающих по железу.
Да. Мы не знали, что в будущем появятся маньяки, которые будут просто так убивать детей или одиноких женщин, а если бы знали, ни за что бы не полезли под землю.
Но тогда таких людей еще не было, и мы просто боялись, что какой-нибудь рабочий в грязных сапогах заметит наши забавы и грозно закричит на нас. Первый маньяк, который убил детей в их собственной квартире, был знаменитый "Мосгаз", и это имя леденило нашу кровь и кровь наших родителей, потому что сделать такое мог только одержимый злом, безумный человек, а мы еще не привыкли к безумию.
Как-то, играя на песках в ножички, мы увидели в первый раз, как человека сбила машина: он один бежал через дорогу, и машина была одна, и все-таки он, как завороженный, все сближался, сближался с ней, и она его ударила, тоже как завороженная, он упал ей на капот и громко закричал, а потом с капота свалился на землю. Это был парень из соседнего двора, и ему машина сломала ногу. И мы все переживали эту историю целую вечность, потому что не знали еще, что очень скоро настанут времена, когда на дорогах каждый год машины будут убивать столько же людей, как на небольшой современной войне. Да.
БЕГИ, ВАСЯ, БЕГИ!
А потом прошло много времени, и на бульваре в школьные годы у нас была физкультура, мы учились тут бегать на лыжах, и уже не было никаких куч песка, и от речки Копытовки ни малейшего следа не было, и деревья, посаженные когда-то, прижились, но все-таки это были какие-то редкие, худосочные деревья, тонкие, слабые какие-то, и тогда казалось, что они такими всегда будут, и тонкими, и худосочными.
Так что бульвар не производил впечатления, а вот лыжи - да, лыжи я запомнил, потому что однажды все-таки обогнал Олега Невицкого. Он бегал на лыжах лучше всех, а я - после него, но никогда, никогда, целые годы мне не удавалось обогнать его, а тут что-то случилось, я гнал его, гнал и вдруг понял, что случается что-то невероятное, он стал сдавать, а потом пропустил меня вперед, хотя я и сам уже не мог бежать быстрее и в горле у меня пахло кровью.
И так я шел минут, наверное, десять, наслаждаясь своим торжеством, пока он отдыхал позади меня, чтобы в последний момент вырваться вперед и обогнать уже перед самым финишем. Кто-то научил его этому приемчику - сначала поддаться, чтобы потом победить, - а я вложился в гонку слишком прямолинейно и потому проиграл... Но те десять минут! Те десять минут!
ЭПОХА ПЕРЕПОЯ
А потом прошло еще время, и накануне восьмого класса, я помню, за несколько дней до школы мы с Юркой Громовым лежали на бульваре в тени под деревом на отличной зеленой траве, которая выросла там, где раньше была сплошная глина, и разговаривали о девчонках в нашем классе.
То есть уже было дерево, и от него тень, и под ним трава, только мы всего этого еще не замечали, нам было по 14 лет, и деревьям, наверное, столько же, они уже окрепли и вместе составляли какое-то единство, так что по дорожкам бульвара каждый день ходили уже взад-вперед мамы с колясками, младенцы учились ходить, и на скамейке возле магазина "Продукты" распивали портвейн алкаши, но мы не замечали всего этого, обсуждая девчонок, в которых нам только еще предстояло влюбиться. Да.
А потом прошло много времени, натоптанные дорожки через бульвар заасфальтировали, и все там стали ходить, кататься на велосипедах, потом на скейтах, а потом на роликах. Минули целые эпохи. Мы, разумеется, все успели влюбиться, и даже не один раз, вообще после школы жизнь пошла с неизвестным прежде ускорением, и мой друг Юрка Громов вдруг как-то взял да умер, лет в двадцать пять, резко рванув к финишному рубежу, - он решил не работать, как отец и мать до пенсии на заводе "Калибр", а избрать какой-то другой, денежный путь в жизни и устроился проводником в поезд Москва - Пекин.
Торговал, как водится, водкой для пассажиров. И так незаметно спился сам и умер с перепоя. А потом прошла еще эпоха, меня плющило и мотало по жизни, и я совсем забыл про бульвар, но потом родилась моя младшая дочь, на время все остановилось и стало хорошо, я стал ходить с нею гулять сюда и так вдруг увидел, что бульвар сложился и даже красив: здесь группа крепких деревьев с тенистыми, оформившимися кронами, здесь - жасмин, а здесь - кусты, на которых осенью появляются такие белые шарики, которые очень любят "лопать", притопывая ногой, дети.
РАЗВОД И ДЕВОЧКИ
А потом я развелся, и вот иду на шестнадцатилетие старшей дочери и от волнения, что ли, мое сердце, без перебоя бившееся 45 лет, что-то затрепыхалось в груди, потому что все это было нереально: ведь только вчера мы лежали здесь в зеленой траве с Юркой Громовым и никаких детей у меня, разумеется, не было, я сам был младше, чем моя дочь, к которой я шел, и мы лежали в траве и обсуждали девчонок, в которых нам только еще предстояло влюбиться, а бульвар был еще совсем так себе, ну едва-едва оперившийся, а сейчас - красавец, в самой поре, и деревья как на подбор: такие крепкие, красивые деревья, мои, можно сказать, ровесники.
МОЕ БЕССМЕРТИЕ
И тогда я подумал, что еще пройдет время, и моя дочь, как я когда-то, выйдет на бульвар с коляской, в которой будет лежать ее младенец и мой, значит, внук, а деревья будут стоять, как стояли, еще красивее, еще крепче, а потом и меня не станет, а деревья так и будут жить, прекрасные, могучие, и кроны их будет видно уже издалека, и это будут прекрасные кроны.
А где-то в чаще этого бульвара, который со временем превратится в дремучий лес, вырастет необыкновенное дерево, соединяющее небо с землею, - громадное, как священный ясень Иггдрасиль, к которому древние боги викингов пригвоздили могучего Одина, чтобы сделать его шаманом - я, невидимый, буду иногда садиться на ветку этого дерева и смотреть вниз, на город и на мальчишек, которые будут играть в непонятные мне игры там, где мы когда-то играли в ножички.