В галерее была какая-то домашность, будто я попал в большое теплое гнездо. Помню приглушенный свет, благоговейное шуршание голосов и тапочек, и какое-то счастливое умиротворение, будто кто-то укрыл тебя навсегда от всего плохого, и теперь некуда торопиться. Как у Христа за пазухой, сказала бы бабушка.
Когда я теперь приезжаю в Третьяковку, выхожу из метро, то непременно начинается дождь и пахнет мокрыми тополями, хотя почти все их давно вырубили. И все так же тихо в зале у Левитана, где околица, освещенная вечерним солнцем, обители и слободки, растрепанные дождевые тучи, уносимые за Волгу свежим ветром...
На днях мы шли с дочкой в новое здание галереи, то, что на Крымском валу, но ливень, не предсказанный никаким прогнозом, настиг нас и здесь. Мы забежали в ЦДХ, чей подъезд ближе, чем галерея. Зашли в один из залов, огляделись; от тяжелых черных пятен на холстах стало душно и тесно. Мы пошли дальше, но сидевшая на стуле старушка остановила нас: "Вы, милые, не ходите сюда. Тут вообще страшно. Мне-то деваться некуда, сижу вот, охраняю эти ужасти. А вы идите лучше вон туда, там добрый человек рисовал..."
Так мы оказались на выставке московского художника Евгения Савченко. Мокрый осенний лес, первый снег, весенние березы - тоненькие, тающие в голубоватом воздухе... Все ясное, родное, но будто приснившиеся в хорошем-хорошем сне, когда детали размылись, их и не вспомнить, не выразить словами, а вот нарисовать, оказывается, можно. Как можно нарисовать и "Нежность", и "Надежду", и "Озарение" и даже "Покаяние" - все это названия картин Евгения Савченко.
Когда мы увиделись, то высокий, красивый, очень деликатный и сдержанный Евгений Владимирович показался мне посланцем из старомосковского времени. Из той поры, когда люди неспешно гостевали, неспешно слушали друг друга, а труд художника был служением Богу и народу, а не рейтингам и биеннале.
- Иногда подхожу к холсту - голова болит, кран капает, соседи шумят, голуби в окно стучатся - мол, пора кормить... И ничего не выходит. Но вдруг получается очень хорошо. А почему - и сам не знаю...
Из окна его маленькой квартирки видна башня Симонова монастыря. Одна комната напоминает запасник уездного музея - картины теснятся от пола до потолка. У Савченко никогда не было своей мастерской.
В юности он окончил архитектурный техникум, потом была служба в танковых войсках и журфак МГУ. Работа зарубежного корреспондента ТАСС и АПН требовала полной самоотдачи. Загранкомандировки затягивались на долгие годы. Брюссель, Нидерланды, Сенегал, Люксембург...
Когда он работал в Сенегале, местные жители звали русского корреспондента "художником по воскресеньям". Воскресенье было единственным днем, когда он мог пойти на этюды. Савченко уходил на безлюдный мыс Альмади и там рисовал в одиночестве. Его и свои считали чудаком, ведь в те годы многие тащили из-за границы дефицитные шмотки, а Савченко вез домой океанские раковины, тяжеленную гальку, причудливые корни, обкатанные океаном...
- Голос океана совсем другой, чем у моря. Мне ближе море, ведь я родился в Крыму. Какое море утром бывает! Зеркально-чистое, тихое. Солнце всходит, а море похлюпывает приветливо... В детстве после войны я каждое лето был в пионерлагере. Однажды - рядом с Коктебелем. Там мы с ребятами плавали на шлюпке в сердоликовую бухту, искали камешки. С тех пор моя любимая цветовая гамма - сердоликовая....
В обвальные 1990-е ему пришлось сменить еще несколько профессий, и это уже на седьмом десятке лет. От перенапряжения и переживаний Евгений Владимирович тяжело заболел. Но, кажется, именно в эти дни он родился как художник.
- Когда меня перевели из реанимации в палату, была весна и за моим окном оказался молоденький клен. Он только выпустил первые листья. Он был так хорош, но никто почему-то не обращал на него внимания. У меня возникло такое жгучее желание нарисовать его, рассказать о нем людям, что я попросил дочку поскорее принести мне бумагу и набор пастели. Я ждал Дашеньку буквально по минутам: вот-вот солнце спрячется, а не успею нарисовать... Но вот успел. Потом мне захотелось придумать поласковее название для этой работы. Я назвал ее "Кленок, освещенный солнцем"...
К каждой своей работе Савченко относится как к письму, написанному близким людям. Ему очень важно услышать ответ, отзвук, поэтому в дни выставки он старается быть в зале, рядом со своими работами. "Иногда бывают удивительные встречи, - рассказывает художник, - вот вчера были океанолог, философ, студентка, летчик, группа японцев..."
В книге отзывов попадаются записи, похожие на стихи: "Картины Савченко - это дыхание в красках. Вздохи деревьев и облаков, трепетание бабочек и стрекоз, ликование весеннего ветра... Вещи и явления пока не названы, пути не ограничены чертой горизонта. И над нами только небесный купол, а в нем то свечение дождя и промельк снега, то любящая ладонь... Так бывает только в самом раннем детстве..."
- Нет, мои родители не были связаны с искусством, - рассказывает Евгений Владимирович, - мама была на партийной работе, папа - на заводе. К началу войны он был белобилетником по сердцу, но ушел добровольцем на фронт. Трижды его ранило, и мы с мамой ездили по следам его госпиталей. Так мы оказались в Чимкенте, где нас приютила старушка-узбечка. Она подарила мне цыпленка. Я решил его вырастить и носил с собой под рубашкой. В рубашке были дырки, и в одну из них он выглядывал. Так и ему, и мне было теплее... Что стало с отцом? Он под Харьковом попал в окружение, прорвался в Крым, ушел в крымское подполье. После войны мне дали справку, что Савченко Владимир Семенович в августе 1943-го был арестован гестапо и пропал без вести...
Когда мы с дочкой возвращались домой, то нам так хотелось поскорее миновать метро, кричащую рекламу, давку в автобусе. Так хотелось донести до дома желтого цыпленка в душе.
15:06
Два Героя на волнах
