Одна из последних его ипостасей - председатель жюри IV Международного конкурса "Танцевальный Олимп", что прошел в Берлине. В столицу Германии Владимир Викторович прилетел из США, где ему вручили почетную докторскую степень университета Кентукки. По просьбе "Труда" с народным артистом СССР Владимиром Васильевым побеседовал его давний друг искусствовед Савва ЯМЩИКОВ.
- Володя, не будем скрывать, что мы знакомы более 40 лет. О тебе и твоей жене Кате Максимовой мне рассказывал еще великий балетмейстер Касьян Голейзовский. В течение года мне посчастливилось наблюдать как увлеченно работал с тобой основоположник современного балета над главной партией в спектакле "Лейли и Меджнун". Это по твоему дружескому совету познакомился я с балериной Мариинского театра Валентиной Ганнибаловой, которая стала моей женой и матерью нашей дочери Марфы. Володя, ты для меня всегда был нравственным авторитетом, поэтому я сейчас хотел бы услышать ответ на, может быть, и чересчур глобальный вопрос: что для тебя главное в жизни?
- Никогда не задумывался над тем, что главное...Я, конечно, обожаю свою профессию. Мне повезло, потому что я вступил на этот путь с восьми лет от роду, в 48-м. Тогда еще я не знал, что такое классический балет. С 47-го года я танцевал в самодеятельности в Кировском доме пионеров, а с 48-го года в городском доме пионеров у Елены Романовны Россе - великолепного педагога. Тогда в Большом театре я впервые увидел классических танцовщиков. Для меня тогда это зрелище было похоже на сказку... Но я никогда не зацикливался на чем-то одном. Мне казалось, что рамки занятия только одной деятельностью давят личность. Какими видами спорта я только не увлекался: бокс, коньки, плавание, прыжки в воду, волейбол, настольный теннис. Удивляюсь сейчас, как у меня хватало на все времени. С восхищением следил за работой художников. Беспокоила мысль, а смогу ли и я так? В то время мы жили в Брюсовском переулке, в маленькой комнатке, в которой я лепил, рисовал. Это была жажда объять необъятное. Когда мне исполнилось 54 года, я начал писать стихи. Это во мне было заложено. Постоянное, непреходящее желание творить для творческого человека - состояние нормальное. И я рад, что вдохновение меня не оставляет и сегодня.
- Какая роль или постановка для тебя наиболее дороги?
- Здесь я, наверное, разочарую тебя. У меня нет заветных постановок. Пойду от обратного. Есть две роли, которые я не любил: юноша в "Шопениане" - абсолютно мне чуждая абстракция и партия в "Голубой птице". Последнюю я не любил, поскольку передо мной стоял образ легендарного танцовщика Юрия Соловьева, для которого, казалось, она создана. Его танец поражал. Он словно зависал над сценою. К тому же во мне всегда жило героическое начало, а в "Голубой птице" этого не требовалось. Я не хочу сказать, что танцевал хуже остальных, но был хуже Соловьева. А этого я никак не мог допустить - если уж танцевать, то лучше предшественников. Например, Вахтанг Чабукиани, который гениально исполнял роль Фрондосо в "Лауренсии", Базиля в "Дон Кихоте", своим танцем открыл дорогу очень многим. Но все же я, когда готовил эти роли, твердо знал, что могу станцевать лучше. Были у меня партии этапные - Спартак, Иванушка из "Конька-Горбунка". Потом классика - "Щелкунчик", "Спящая красавица", "Жизель", "Ромео и Джульетта". Везде мне было важно внести что-то свое. Пусть это малая крупица, одна лишь интонация, но это уже свое прочтение.
- Размышляя о вашей эпохе, когда танцевал ты, Нуриев, Соловьев, Барышников, Годунов, Уланова, Семенова, Плисецкая, Максимова, я прихожу к выводу, что искусство балета тогда достигло вершин, выработало некий эталон, на который будут равняться всегда...
- Ты не прав, Савва. Балет - искусство интерпретаторское. Художник долго держится на сцене и радует публику только тогда, когда он постоянно меняется, идет вперед, чутко улавливая биение пульса жизни и себя во времени. Искусство моего поколения когда-нибудь перестанет быть эталоном, и я об этом не жалею. Да, мое время было неким сгустком мощной творческой энергии. Настоящий художник порождает целую плеяду себе подобных творцов, среди них опять кто-то вырывается вперед, и развитие продолжается. А потом спад. Это нормально, закон жизни. Произведения живописи, архитектуры тоже переживают своего создателя на века, но все равно на их место приходит что-то совершенно новое.
- А кто твой любимый композитор, на музыку которого ты хотел бы ставить и танцевать?
- Ближе всех мне музыка Прокофьева, Баха, Моцарта, Чайковского, Шопена, Рахманинова. И, конечно, Шостакович, который тоже врывается в меня...
- А Гаврилин?
- Гаврилин поразительный, стоящий особняком композитор. Именно с его музыкой мне всегда хотелось работать. Есть авторы, которые мне нравятся, - Малер, Стравинский, но ставить на них я не могу, потому что ставить можно тогда, когда музыка в тебя входит, когда ты мучаешься, как беременная женщина, которая должна разродиться, иначе погибнет.
- А кого из балетмейстеров ты бы выделил?
- Ну, конечно, Юрия Григоровича! От него я усвоил твердое убеждение, что любой спектакль - это в первую очередь режиссерская работа. И если мои постановки порой выстроены так же крепко, как спектакли Юрия Николаевича, то это, безусловно, его влияние. Я долго верил, что другого такого балетмейстера быть не может, - он самый лучший. А потом появился Бежар, который захватил меня своей невероятной свободой. Это уже совершенно другой пласт. Григорович и Бежар, казалось бы, взаимоисключающие творцы, но в моей душе они парадоксальным образом объединились. С уважаемыми мною людьми я, наверное, схож в другом - и они, и я никогда не терпели бессмыслицы. Важно понимать - формам несть числа. Как угодно можно все повернуть: из Шекспира сделать Чехова, из Чехова - Толстого. Только зачем? В искусстве важна первооснова: если это Чехов, то я должен видеть Чехова, если Шекспир, то мне надо увидеть именно Шекспира, которого я читал, героев которого представлял себе.
- А кто из современных танцовщиков тебе близок?
- Марис Лиепа - бесспорно, талантливый артист, хотя и не близкий мне. Миша Лавровский и Миша Барышников, великолепные танцовщики и художники. Рудик Нуриев, который в первые свои 6 - 7 лет оказал огромное влияние на меня и заставил по-другому взглянуть на танец. Далее, по истечении тех первых лет, я уже не принимал его творчества, так как оно несло отпечаток шутовства и никак не ассоциировалось с глубинным раскрытием героев, что он вначале умел делать на сцене. А еще позже он стал изображать только себя самого. А кому это нужно?
- Кого бы ты мог особенно выделить среди балерин, кроме Кати Максимовой, конечно?
- Особенно - это Уланова и Плисецкая. По неистовости, энергии, таланту Плисецкая, может, и выше. Но, когда смотришь видеозаписи балетов Улановой 50-летней давности, чувство восторга не покидает. Она одна такая среди своих современниц...
- Хорошо, что ты возглавляешь фонд Галины Сергеевны. Великие люди уходят, о них кратковременно скорбят, а потом забывают.
- Не знаю, насколько правильно то, что я возглавляю фонд. К сожалению, я не умею добывать средства. Тем не менее в планах нашего фонда остается создание и открытие центра имени Галины Улановой. В 2010-м будем отмечать ее 100-летие, и мне хочется, чтобы этот год был объявлен годом Улановой. Она - символ русского классического балета.
- Я надеюсь, потихоньку государство начнет поддерживать память о таких великих людях, как Уланова. Вроде уже поднимаются отечественные меценаты.
- Твоими бы устами, Савва, да мед пить. А я все больше становлюсь пессимистом. Чем усерднее люди накапливают богатства, тем скупее они становятся.
- И все равно, Володя, я остаюсь оптимистом. Мне кажется, что вся суетливость, все торжество попсы в искусстве: балерины Волочковой, художника Сафронова,- это начинает проходить. Люди же все видят...
- А может быть, потому и мало личностей в искусстве, что оно подчинено бизнесу? Когда на художнике начинают делать деньги, это всегда чревато... Теперь почему-то все, за редким исключением, занимаются не своим делом, поэтому и нет в России достойной жизни.
- Всем стоит помнить пушкинское: "Служенье муз не терпит суеты..." Вот Мравинский, например, великий дирижер, а давал не более двух концертов в месяц.
- Савва, эти люди сейчас просто не выжили бы. Либо они должны были бы превратиться в тех, над кем мы сейчас иронизируем.
Подготовил
15:06
Два Героя на волнах
