Исполнилось 170 лет со дня смерти «ночной княгини» Петербурга (1780-1850). Перед ее чарами не смог устоять сам Александр Пушкин: «Отечество почти я ненавидел — / Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим...» Согласитесь, такое признание поэта дорогого стоит. А ведь между ними стояли 19 лет разницы в возрасте!
Стоит взглянуть на приведенный здесь портрет кисти Иосифа Грасси (1802), чтобы убедиться в правоте пушкинских стихов: не влюбиться в нее нельзя. Этот портрет смотрит на нас сейчас в последней петербургской квартире Пушкина на Мойке, 12 и среди многочисленных изображений других знакомцев поэта сразу притягивает к себе внимание. Что уж говорить об оригинале! Она сводила с ума мужчин, которые к ней приближались. Или которых приближала сама. Известно, что женским обществом княгиня не дорожила. «На сих днях приехала сюда княгиня Голицына. Она прекрасна: черные волосы, черные брови и черные глаза, зубы диковинные, рот, осанка прекрасны, хотя и дурно держится, только нос нехорош; одевается, говорит, смотрит — все странно и не так, как другие. Весь Неаполь о ней говорит: она похожа на принцессу моей души; все здешние красавицы от нее упали и приуныли», — пишет А. Я. Булгаков брату из Неаполя в 1803 году.
Сохранился и замечательный портрет княгини Евдокии (Авдотьи) Голицыной в образе Флоры работы Элизабет Виже-Лебрен от 1799 года. Но 18-летний лицейский выпускник, поступивший на службу в Коллегию иностранных дел, Александр Пушкин познакомился с ней, когда той было 37 лет. К тому времени она уже была Princesse Nocturne — свободной женщиной при живом муже, от которого ушла почти сразу после заключения брака, но он не давал ей развода. Когда же «последний московский вельможа», как звали его современники, князь Сергей Голицын сам захотел снова жениться, развод не дала уже Авдотья Ивановна.
При этом она была известна своим строгим поведением. «Эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее», — свидетельствовал Вяземский.
Голицына, урожденная Измайлова, происходившая из богатой знатной семьи старой барской «грибоедовской» Москвы (в родстве с Юсуповыми, Вяземскими, Гагариными, Нарышкиными), позволявшая себе экстравагантные выходки, держала самый модный великосветский салон того времени. Ближе к полуночи там собирался избранный кружок друзей, поскольку «причудница большого света» раньше не принимала: она боялась умереть во сне, гадалка предсказала ей, что княгиня умрет ночью. Днем Авдотья Ивановна спала, а по ночам к ее дому на Миллионной подъезжали кареты, привозя знаменитостей. Карамзин, Жуковский, Вяземский, братья Тургеневы, Михаил Орлов, Батюшков: Разговоры и споры там велись острые, в основном на политические темы, Грибоедов читал тут свое «Горе от ума». Это не была «оппозиция» в нынешнем понимании слова. Если во время войны 1812 года с Наполеоном княгиня Голицына проявила себя яркой патриоткой, занимаясь благотворительностью, издавая патриотические брошюры, появляясь на балах в сарафане и кокошнике, то и после войны шла в ногу со временем. Стало модно «составлять проекты» переустройства России, и она составила записку, в которой считала необходимым введение конституции, гарантирующей права и свободы граждан, за что друзья стали называть ее constitutionelle. А после восстания на Сенатской площади, когда общественная атмосфера изменилась, княгиня охладела к политике и увлеклась математикой с метафизикой.
Такая эффектная, незаурядная женщина не могла не заинтересовать Пушкина. Летом 1817-го Жуковский ввел сюда юного поэта, и 24 декабря Карамзин писал Вяземскому: «Поэт Пушкин... у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви». Значит, Вяземский не знал, что изящный мадригал: «Краев чужих неопытный любитель...» от 30 ноября 1817 года уже написан. При жизни Пушкина эти стихи так и не были опубликованы. Роман с удивительной Авдотьей Ивановной меж тем развивался. В июне 1818-го Голицына приезжает в Москву. «Милая наша княгиня Serge Голицына возвратилась в Мос-кву белокаменную и наняла дом Неклюдовой на два месяца, — писал В.Л. Пушкин Вяземскому, — я вчера просидел у нее целый вечер и много говорили о тебе. Она тебя любит и уважает. Племянник мой Александр у нее бывал всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предоброй и преумной». Но 3 декабря 1818 года А.И. Тургенев в письме к Вяземскому заметил: «Я люблю ее (Голицыну) за милую душу и за то, что она умнее за других, нежели за себя... Жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее, а то бы он передал ее потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени».
Он передал: Посылая княгине Голицыной оду «Вольность», Пушкин сопровождает ее стихами: «Простой воспитанник природы, / Так я, бывало, воспевал / Мечту прекрасную свободы / И ею сладостно дышал. / Но вас я вижу, вам внимаю, / И что же?.. слабый человек!.. / Свободу потеряв навек, / Неволю сердцем обожаю».
Это еще раз демонстрирует нам, что юношеское произведение ода «Вольность», на которое потом ссылалось все советское литературоведение как на причину гонений на поэта, таковой не была. «Вольность» создана почти экспромтом в доме Тургеневых на Фонтанке напротив Михайловского дворца в ответ на предложенную тему написать об этом мрачном и прекрасном замке. Атмосфера тогда в обществе была такая: все толковали о конституции, о правах, о свободе, и это не было чем-то предосудительным, ибо шло от самого императора Александра I, воспитанного на либеральных идеях. Другое дело, что освобождение крестьян, о котором грезили все эти крепостники в модных салонах, оказалось не такой простой вещью. Не так легко вдруг изменить экономическую основу государства. Император это понимал. Его внук, отменив крепостную зависимость, как известно, стал жертвой террористов, его буквально затравили, убив с восьмой попытки!
Пушкин же навлек на себя немилость не призывом к «самовластительному злодею», в котором подразумевал Наполеона. Именно его поэт считал «ужасом мира» и «стыдом природы», «упреком Богу», а вовсе не российского императора, прозванного Благословенным за победу над «корсиканским чудовищем». И, кстати, это ответ всем нынешним любителям Наполеона. «Тебя, твой трон я ненавижу», — однозначно высказался юный Александр Сергеевич. На свою беду, он в этих стихах затронул запретную в ту пору тему, подробно описав убийство Павла I. Официальная версия гибели императора сильно отличалась от той картины, которую нарисовал Пушкин. Вот это и стало причиной его первой ссылки.
Друзья спасли его от худшей участи, ему грозила чуть ли не Сибирь, а обошлось поездкой на юг, в Кишинев и Одессу. Кстати, к этому приложила усилия и «ночная княгиня». Она была в родстве с М. С. Воронцовым, начальником края, объединившего Новороссийскую и Бессарабскую области. Голицына хлопотала перед ним о переводе Пушкина из Кишинева в Одессу. Пушкин посылал ей оттуда приветы через друзей. «Что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына?» (1 декабря 1823 года). «Целую руку К.А. Карамзиной и кн. Голицыной constitutionelle, ou anti-constitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte?» (14 июля 1824 года).
P.S. А скончалась Голицына все-таки ночью, нечаянно уснув 18 января 1850 года в своем доме на Миллионной. Похоронена в Александро-Невской лавре. Она завещала написать на могиле: «Прошу православных русских и проходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего, для сохранения духа русского». Но на надгробии сейчас другой текст, хотя и в дореформенной орфографии: «Здесь покоится тело рабы Божией княгини Голицыной урожденной Измайловой» с датами рождения и смерти. Церковные погромы советских времен не обошли и некрополь лавры. Похоже, нынешняя надгробная плита — это новодел. Могила это или кенотаф, не знают даже сотрудники музея-некрополя.
