Когда несколько лет назад в уютном уголке южной Германии Баден-Бадене появился памятник русской императрице Елизавете Алексеевне, урожденной баденской принцессе Луизе Марии Августе, сидящей с томиком Пушкина в руках, не все поняли, что в нем увековечены не только образ императрицы, но и большое чувство. На раскрытой бронзовой странице начертана пушкинская строка: «Я, вдохновенный Аполлоном, Елизавету втайне пел». А что за этими словами?
«Германия возвращает себе замечательную принцессу вместе с великим русским поэтом, — убеждена литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА. — Но и у нас в Северной столице многое напоминает об этой яркой женщине, ставшей музой для многих мастеров кисти и слова. И о потаенной любви Пушкина».
Что ж, давайте и мы всмотримся в эти тайные знаки. Но начнем издалека. Знаменитая царскосельская «Девушка с кувшином», статуи в нишах Сената и Синода «Богословие», «Духовное просвещение», «Благочестие», а также четыре сфинкса на Египетском мосту с женскими лицами — это все она, царица! Раскрытие тайны этих известных памятников принадлежит искусствоведу Людмиле БЕЛОЗЕРОВОЙ. Красота императрицы воистину вдохновляла современников. Орест Кипренский написал большой портрет государыни, но сохранился только набросок: Елизавета в виде ангела-хранителя. Образ неслучайный.
Впрочем, даже строки дипломатических донесений порой превращались в восторженные оды. «Трудно передать всю прелесть императрицы; черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза, правильное овальное очертание лица и волосы прелестнейшего белокурого цвета. Фигура ее изящна и величественна, а походка как будто воздушная. Императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире. Характер ее должен соответствовать прелестной наружности...» — восторженно писал о ней секретарь саксонского посланника.
Очаровательная баденская принцесса была приглашена Екатериной II к ее внуку в качестве невесты. Когда их венчали, Александру исполнилось 16, а Луизе не было и 15 лет. По такому случаю Державин написал стихи об Амуре и Психее, напомнив античный миф о союзе крылатой человеческой души с божеством страстной любви. Австрийский канцлер Меттерних называл это все «романом в истории». А когда Александр умер, он сказал: «Роман окончен, начинается история».
«Пушкин тоже любил вычитывать у Апулея этот сюжет и совсем неслучайно мечтал о том, чтобы виньетка к сборнику его стихов изображала задумчивую Психею, — утверждает Элеонора Лебедева. — Это было бы тайное посвящение Елизавете. Она была супругой победителя Наполеона и царствовала с ним вместе почти четверть века. Прозорливый Пушкин так завершил панегирик императрице: «Любовь и тайная свобода / Внушали сердцу гимн простой, / И неподкупный голос мой / Был эхо русского народа».
Мать царя Мария Федоровна соотнесла с государыней эти стихи и не простила Пушкина. Сегодня биографы видят в этом одну из причин первой ссылки, из которой Пушкина вернул Николай I уже после кончины Елизаветы.
Ходили слухи о насильственной смерти императрицы. Ее неординарная личность вдохновляла не только поэтов и художников. «Общество друзей Елизаветы» (а среди пылких гвардейцев потом оказались многие декабристы) намерено было возвести ее на престол, о чем сама она не помышляла. А далекий от вольнодумства ректор Дерптского университета Паррот предлагал императору Александру на время его отсутствия в России в 1812 году назначить Елизавету регентом, дабы обеспечить твердый тыл и порядок в государственных делах.
«В 1812 году к императрице стекались страждущие за помощью, — рассказывает Лебедева. — Именно война с Наполеоном сделала Елизавету пламенной русской патриоткой, чему были неприятно удивлены в Германии, куда она совершила визит спустя 22 года. На сохранившемся в монастыре Лихтенталя портрете она словно сошла с полотен Венецианова, художника из русских русского».
Пушкиновед Кира ВИКТОРОВА впервые заявила о том, что у Пушкина была главная муза и тайная любовь — императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I. Знаменитый же «донжуанский список» Александра Сергеевича, по ее версии, всего лишь ерническое издевательство над пошлостью обывателей. Трактовка Викторовой «Евгения Онегина» в книге «Пушкин и императрица. Тайная любовь» проясняет многие зашифрованные места поэмы. Такие, например, как сон Татьяны.
И, конечно, «Татьяны милый идеал» во многом написан с Елизаветы Алексеевны. Помните? «Все тихо, просто было в ней, / К ней дамы подвигались ближе; / Старушки улыбались ей; / Мужчины кланялися ниже, / Ловили взор ее очей:» Писательница Лариса ВАСИЛЬЕВА в книге «Жена и муза. Тайна Александра Пушкина» утверждает, что эта картина очень похожа на бальный выход императрицы Елизаветы Алексеевны, который Пушкин видел в Царском Селе.
Еще известная строка: «Кто там в малиновом берете / С послом испанским говорит?». Именно в малиновом берете изобразил уже зрелую Елизавету художник Клабер в приложении к «Русской Старине». В разные периоды творчества Пушкин возвращался к образу прекрасной императрицы. Но ее запретное в любовной лирике имя искусно шифровал, меняя посвящения, даты под стихами или маскируя в античный сюжет, как это было с царскосельской статуей.
Босоногой красавице в греческой тунике, лицом и фигурой удивительно напоминающей Елизавету, посвящено написанное в болдинскую осень 1830 года торжественным гекзаметром стихотворение: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. / Дева печально сидит, праздный держа черепок. / Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; / Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит». Как тут не вспомнить ревнивую строчку Анны Ахматовой: «И как я ей могла простить восторг твоей хвалы влюбленной»...
Исследователи творчества скульптора Соколова уверяют, что статуя девушки с кувшином в Царскосельском парке изображает скорбящую по утраченной дочери Маше Елизавету Алексеевну. Тот же мастер вознес императрицу на крышу Сената и Синода, украсил прекрасным лицом скульптуры Египетского моста. Ваятели и художники почитали за счастье создавать ее портреты. Бетховен посвятил ей полонез «К Элизе». Но самым удивительным памятником Елизавете останутся стихи Пушкина. Как, например, эти, написанные болдинской осенью, накануне собственной свадьбы, через четыре года после загадочной кончины императрицы: «Явись, возлюбленная тень, / Как ты была перед разлукой, / Бледна, хладна, как зимний день, / Искажена последней мукой. / Приди, как дальняя звезда, / Как легкий звук иль дуновенье, / Иль как ужасное виденье, / Мне все равно, сюда! сюда!..»
