- Родион Константинович, откуда идея оперы, уводящей нас в далекий XVII век?
- Эта тема давно меня будоражила. Помните, как говорил Писемский: "Не зная о церковном расколе, вы ничего не знаете о России". Ведь это одна из ключевых страниц нашей истории. Сперва мне казалось, что в центр надо поставить протопопа Аввакума, его конфликт с патриархом Никоном и церковным собором, принявшим постановление о новой вере. Но драматургия не выстраивалась. И вдруг с полгода тому назад осенило: боярыня Морозова! Вот грандиозный образ, к тому же женский, что придает ему дополнительную привлекательность, вот масштабная драма! 39-летняя красавица, наследница второго состояния на Руси, которому завидовал сам царь, владевшая 120 тысячами крепостных, ездившая на обитой серебром карете... Но она попадает под духовное влияние Аввакума, отрекается от богатства, жертвует родным сыном, принимает тайный монашеский постриг в старообрядчестве - и тем самым дает царю повод разделаться с собой. Как только выстроился сюжет, работа пошла очень быстро - на написание партитуры ушла пара месяцев.
- Каково вам, крещенному в традиционном православии человеку, писать оперу о старообрядцах?
- Да, у меня в семье крепкие церковные традиции - дед служил священником в городе Алексине Тульской губернии. Но точно так же был православным человеком Суриков, написавший картину "Боярыня Морозова", Мусоргский, создавший оперу "Хованщина" на тему раскола... Для художника главное - не суть противоречий между церквами, а человеческие образы и драмы. Страдания Морозовой и ее сестры Урусовой, которые ради убеждений пошли на мученическую смерть в зловонной яме... Чудовищная жестокость "тишайшего" царя Алексея Михайловича, приказавшего уморить опальных женщин голодом...
- Вы прожили большую жизнь в искусстве, писали и на светскую, даже на советскую тематику. Вот, скажем, оратория "Ленин в сердце народном", которую многие до сих пор считают одним из самых мастерских ваших произведений. При написании вы были так же искренни, как и в сегодняшнем творчестве?
- Ни в коем случае не отрекаюсь от этой работы. Между прочим, ее выпустили на пластинках во многих странах, в том числе в Англии. На исполнении этого сочинения я подружился с великим скрипачом Иегуди Менухиным, которого трудно заподозрить в симпатиях к вождю русской революции. Но тут есть своя предыстория. В 1968 году я, наряду с Симоновым и Твардовским, отказался подписать коллективное письмо советской интеллигенции, приветствовавшее ввод войск Варшавского договора в Чехословакию. Такого вольномыслия власть простить не могла. Но разделаться со мной впрямую им было сложно - я композитор, т.е. формально никому не подчинен, а вот моя жена Майя Плисецкая работала в Большом театре, и на нее там участились нападки. Тем более что опыт ее преследования у властей уже был - она дочь репрессированного "врага народа", шесть лет ее не выпускали на гастроли за границу, машина КГБ следовала за ней по пятам - мудрые чекисты сочли, что она английская шпионка... В этой ситуации я должен был что-то предпринять. И как раз подоспело 100-летие Ленина. Хочу напомнить: люди моего поколения считали, что все ужасное, случившееся в нашей стране после 1917 года, связано с фигурой Сталина, а Ленин ассоциировался со справедливостью и гуманизмом. Кроме того, воссоздавая образ Ленина, я решил обратиться не к помпезным официальным текстам, а к воспоминаниям простых людей. Например, петербургской работницы Наторовой, которой довелось пришить оторвавшуюся пуговицу к пальто Ильича, или латышского стрелка Бельмаса, дежурившего в Горках в последние минуты жизни Ленина. А кончалось произведение сольным, акапельным пением великой Людмилы Зыкиной... Но, конечно, сейчас бы я не стал писать о Ленине - мы с тех пор узнали о нем слишком много плохого.
- Родион Константинович, сейчас пишется легче, чем тогда?
- Не думаю. Ведь главное для художника - чувство внутренней свободы. Я неоднократно слышал от Шостаковича: "Писать можно и в собачьей будке, были бы мысли в голове". А отношения между художниками и властью всегда напряженные. И уж точно я не завидую композиторам, которые вступили в жизнь в эпоху строительства капитализма, когда государство устранилось от обязанности быть главным спонсором искусства, молодой сочинитель мечется в поисках денег - кто заплатит за переписку оркестровых партий, за зал, за исполнителей... Да, власть держала Шостаковича под плотной опекой, но все его 15 симфоний прозвучали при жизни композитора. И сравните: Шуберт в славной, доброй, благосклонной к музыкантам Вене ни одну из своих 9 симфоний так и не услышал.
- Вы до сих пор член Союза композиторов. Не было стыдно за эту организацию после недавнего скандального съезда, где обострилась борьба за власть, в машину председателя Казенина подкладывали гранату?..
- Пусть будет стыдно тем, кто подкладывал гранату композитору, а потом избивал его у подъезда... Скажу вам откровенно: когда мы в Межрегиональной группе депутатов в конце 80-х годов рассматривали сценарии дальнейшего развития событий в России, никто из самых могучих умов - ни Егор Яковлев, ни Юрий Афанасьев, ни даже Андрей Сахаров - не смогли хотя бы отдаленно угадать, куда все покатится. Чудовищно обогащаются одни, нищают другие... Только не надо думать, что это особенность России: так было во всех республиках бывшего СССР. В Литве, например, где я бываю. Но там эта волна уже отступает. Уверен, отступит она и здесь. Когда все успокоится, люди поймут: творческий союз в высшей степени необходим. Вот я - член Баварской академии изящных искусств.
- И оттого разрываетесь между Мюнхеном и Москвой. Но больше времени все-таки проводите в Мюнхене - почему?
- Могу ответить словами Набокова, поселившегося в Швейцарии: "Там хорошо работает почта"... Например, утром мне в Мюнхен прислали корректуру из издательства, которое находится в Майнце, я сделал работу и послал ее обратно - на следующее утро она уже снова у них. Но когда я пытаюсь что-то отправить в Москву, это идет месяцами, а случается, вовсе не доходит... Вообще лучше всего мне работается в Литве, где у нас уже 25 лет дом - у Майи Михайловны там семейные корни, мать родом из Вильнюса... А в Москве я мало что успеваю. Вот смотрю в окно нашей квартиры на Тверской - четыре полосы в каждую сторону, а машины глухо стоят в пробке. У людей масса времени уходит впустую. Хотя не буду грешить: Москва - это и старинные друзья, которых хочется повидать, это театры, концертные залы, наше кино...
- У нас тут бурные споры вызвал появившийся с запозданием в полтора десятилетия "Тихий Дон" Бондарчука...
- К сожалению, на него времени не хватило. Из недавних русских фильмов мне понравился "Мастер и Маргарита" Бортко. Хотя я не поклонник этого романа Булгакова: он мне представляется странной смесью Ильфа и Петрова с Гоголем, причем пожиже и тех и другого. Но режиссер вытащил из книги максимум возможного, там много настоящих находок - если не считать неудачной сцены бала... Кстати, несмотря на занятость, я успел-таки за две недели пребывания в Москве написать новый квартет. Потому что когда в голове накопились мысли, работать можно практически в любое время суток - рано утром, поздно вечером, даже ночью.
- Носите с собой блокнот для записи мелодий?
- Нет, моя память имеет удивительную особенность: она удерживает все ценное, что возникает в голове (даже если музыкальный образ пришел во сне), а ерунду отсеивает. Вообще самое прекрасное время для сочинения - когда ты застрял с машиной где-нибудь в кювете и ждешь трактора... В Москве же я теперь ношу не блокнот, а паспорт, потому что милиция постоянно его спрашивает. Даже на утреннюю пробежку беру.
- Вы до сих пор по утрам бегаете?
- На Патриаршие пруды - каждый день. Ну, конечно, не в таком темпе, как раньше. И еще заметил - бегаю по большей части один, а когда-то это было очень популярное занятие. У москвичей изменились привычки.
- С одной моей приятельницей, вышедшей замуж за жителя Франции, произошла удивительная перемена: она там стала не меньшей, а куда большей патриоткой России. Вы после отъезда не ощутили в себе подобного всплеска патриотических чувств?
- Да никуда я не уезжал. Как Россия была нашим с Майей родным домом, так она им и осталась. Просто это в нас всех вбили советские, не побоюсь резкости, идиоты, что если ты задержался вне страны более месяца, то уже предатель. Человек волен как птица и имеет право находиться там, где ему лучше думается, работается, дышится. Гоголь писал "Мертвые души" в Риме - что, он оттого меньше любил Россию? Не сводите человеческую судьбу к географическим перемещениям. А что до вашей, Сережа, приятельницы, то подозреваю, не любовь к России у нее вдруг проснулась, а досада на Францию, где, она думала, у нее будут молочные реки и кисельные берега - а там на самом деле ее мужа догола раздевают налогами и вместо "Роллс-Ройса" приходится на метро ездить. Если же говорить о достоинстве России, то имею смелость думать - отстаиваю его хотя бы тем, что являюсь русским композитором, чья музыка интересует оркестры, театры, хоры. Причем парадокс - нигде так хорошо не относятся к нашим людям, как в Германии. Замечал неоднократно: если скажешь, что ты из России, особенно пожилому человеку, - к тебе бросаются на шею! А ведь зачастую это ветераны войны, побывавшие в нашем плену. Но они говорят, что нигде не видели столько сердечности, сколько от простых русских людей.