Александр Вампилов прожил совсем короткую жизнь. Он утонул в Байкале за два дня до своего 35-летия, в августе 1972-го. А представить наш театр без его пьес уже невозможно. «Старший брат», «Прощание в июне», «Утиная охота», «Прошлым летом в Чулимске» — это уже без всякого преувеличения русская классика. Как у нас водится, для того чтобы «проснуться знаменитым», Вампилову пришлось умереть молодым, признание и лавры пришли к нему уже вдогонку. На днях ему исполнилось бы 80 лет. Но в памяти тех, кто его любил и знал цену его творчеству при жизни, Вампилов навсегда остался Саней, молодым кудрявым парнем, глубоко погруженным в свой собственный мир...
Старый особняк, в котором размещалась иркутская писательская организация, дышал на ладан. Но каждую пятницу он был переполнен. Сюда для обсуждения очередной публикации или книги приходили местные литераторы, пробующие себя в поэзии студентки, актеры, журналисты, залетающие на огонек приезжие знаменитости. Впервые порог Дома литераторов я переступил поздней осенью 1970-го — принес свой первый рассказ «Санзадание». Меня вежливо попросили оставить рукопись на подоконнике.
— Я хотел бы, чтоб ее прочитал Геннадий Машкин, — нахально попросил я.
К тому времени автор повести, переведенной на многие языки, — «Синее море, белый пароход» — был единственным писателем, которого я знал лично. Мы познакомились, когда он выступал у нас в летном отряде.
Через некоторое время мне позвонили: Машкин хочет со мной встретиться. Прямо из аэропорта, в летной форме, я помчался в писательский особняк. Была очередная литературная пятница. В полуподвале стояли два не совсем писательских стола, один теннисный, другой бильярдный, приспособленный для фуршетов. «На дно», как называли писатели свой подвал, спускались те, кто помоложе и покрепче. Бывали случаи, что не все могли подняться обратно на вольный свет. Там-то я и увидел Геннадия Машкина, наблюдавшего, как вдохновенно хлещет по целлулоидному шарику Саша Вампилов.
Тому безуспешно пытался противостоять его земляк, уроженец села Бабагай Евгений Суворов, которого Вампилов почему-то называл Печальным Зятем. Позже я узнал, что такое прозвище Жене дал тесть, считавший, что писатели — народ денежный, но его дочери досталась посредственность, непробивной, Печальный Зять. Да уж, талантом переводить писания в хрустящие рубли обладали немногие, чаще будущие классики жили без гроша в кармане.
Здесь же за бильярдным столом расположились молодые поэты. Машкин узнал меня, пригласил к трапезе. Я достал из портфеля бутылку болгарской «Плиски» и выставил на стол, чем вызвал одобрение людей, много и охотно пишущих о кочевой жизни и походных застольях. К тому времени Вампилов одолел Печального Зятя, и я решился встать на его место.
— Летчики — моя слабость! — улыбнулся Вампилов и подкинул шарик над столом. Играл Вампилов азартно, переживая за каждое очко. Азарт у него, похоже, был в крови. Как-то после футбольного матча писателей с журналистами он еле ушел с поля, все силы оставил там, в игре.
Я быстро понял, что Саша, как и многие, встал за теннисный стол, имея за плечами лишь дворовую выучку. Вскоре вокруг нашего стола столпились зрители. Болели, естественно, за Вампилова. Но он, проиграв две партии, куда-то заторопился. Машкин налил ему в утешение стакан болгарского напитка.
— Требую сатисфакции, — глянув на меня, сказал Вампилов. И кивнув на теннисный стол, спросил: — Где научился?
— В летном, — ответил я.
Он протянул руку, улыбнулся и стал по лестнице подниматься в «свет». От той встречи с Вампиловым у меня осталось доброе, хорошее чувство: и похвалил, и признал меня, правда, пока что только как теннисиста, но какие наши годы...
Дальше мы виделись коротко, однажды в аэропорту — он улетал в Москву. По вокзалу шел в расстегнутом пальто, белой рубашке, на фоне которой бросались в глаза его смолянистые кудрявые волосы. Узнал, остановился, мы перебросились несколькими фразами.
В следующий раз встретились в конце мая все в том же писательском особняке. Там только что состоялось обсуждение его новой пьесы «Утиная охота». Пьесу старшие товарищи по цеху забодали, найдя в ней кучу недостатков. Сочувствующие гудели, махали кулаками после драки. Сам Вампилов молчал. Решили идти на берег Ангары в «Ветерок». Набралось 11 человек, целая команда. В стеклянной кафешке с видом на реку заказали вина. Каждый из нас по жизни проходил проверку на порядочность, на умение встать за други своя. Сегодня, оглядываясь на то далекое время, прихожу к простому выводу. Все писательские посиделки были маленькими театральными сценками, где каждому персонажу отведена определенная роль...
А тот день, начавшийся с обсуждения «Утиной охоты», выдался на славу: теплый, тихий, солнечный. В кафе мы сидели одни, никто не мешал. Решили скинуться еще. Я достал трешку и положил в общую кучу. Вампилов вернул мне ее обратно.
— У нас так не полагается. Сам не пьешь, а деньги переводишь.
— Мне завтра лететь, — объяснил я.
— Серьезная причина. А у меня есть к тебе разговор, — вдруг сказал он. — Выйдем на бережок.
Мы вышли из кафе, спустились к Ангаре.
— Мне Машкин сказал, что ты летаешь в Карам? — прищурившись, спросил Вампилов. — Мы с Геной надумали сплавиться по Киренге. Не поможешь нам с билетами? А если есть время и желание, присоединяйся.
— Какой вопрос! — ошеломленно воскликнул я. — Договорюсь с ребятами и полетим!
До меня дошло, что разговор про билеты и сплав по далекой реке был не главным. Там, в кафе, сидели те, с кем Александр давно дружил, не раз читал им пьесы, спорил, выпивал, ездил на Байкал. Вот и решил поговорить со мной, человеком для него новым. Все, что будет с нами дальше, еще только предполагалось.
— Ну как пишется?
— Да вот, читают мою повесть, одни советуют переделать, другие бросить это дело, — отшутился я.
— Ты слушай, но делай, как подсказывает тебе душа. Слушай самого себя. Часто бывает так: они говорят тебе, а думают о себе. В нашем деле не надо останавливаться. Работай, работай, другого не дано. Порода отмоется, и, как говорит Гена Машкин, золотники останутся.
— Как сладко пахнет Ангара, — вдруг тихо сказал он, посмотрев в сторону текущей мимо нас реки.
— Она пахнет только что сорванной морковной ботвой, — приземленно заметил я.
— Вода пахнет вечностью, — возразил Вампилов. — А наша жизнь, как река, протекает быстро.
Сверху от кафе к нам подошел Машкин, за ним спустился Распутин, и мы, слившись с другими, толпой двинулись в сторону трамвайной остановки. Ныне здесь, на месте былого бетонного шпиля, который Саня называл «мечтой импотента», стоит памятник Александру III. Со временем все вернулось на свое место. Или почти все...
Возле драматического театра к нам подошли девушки. Через минуту слышу, кто-то крикнул:
— Ребята, смотрите, Сашу Вампилова уводят.
— Ну, это не насовсем, — засмеялся Машкин.
Больше я Саню живым не видел. Запомнился тот августовский день, когда Машкин, встретив меня у стадиона «Труд», сообщил, что Сани больше нет. Помню заплаканного Распутина, потемневшего от горя Суворова, осунувшегося Машкина.
Полет на Киренгу так и не состоялся.
