Вернисаж, который открылся в Музее архитектуры имени Щусева, для поклонников Юрия Левитанского — событие ожидаемое. Об этом объявили еще в январе, когда, собственно, и отмечали 100-летие со дня его рождения. А тех, для кого знакомство с поэтом только начинается, ждут сюрпризы. И главный из них: оказывается, вы знаете много его стихов! Вот, например: «Что же из этого следует? — Следует жить, / шить сарафаны и легкие платья из ситца...» из фильма «Москва слезам не верит». Эти и другие замечательные строки звучат в исполнении актеров «Гоголь-центра» и в авторском чтении. Впрочем, давайте уже войдем и сами все услышим.
Как и положено юбиляру, Юрий Давидович приветствует нас при входе — его фотопортрет сделан Эдуардом Гладковым в мастерской известного скульптора Вадима Сидура.
«Пред вами жизнь моя —
прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись,
на суд вам отдаю...»
В конце 50-х — 60-е в мастерской Сидура на Комсомольском проспекте встречались многие из тех, кого мы позже назовем шестидесятниками: поэты, писатели, художники, артисты. Левитанский наслаждался этой средой, называя себя «и примкнувший к ним», был там частым и желанным гостем. Подружившись с Вадимом Сидуром, он привел туда Булата Окуджаву, а позже и поэтов из Восточной Европы, чьи стихи переводил.
Там прошли неофициальные премьеры двух его книжек стихов — «Стороны света» (1959) и «Земное небо» (1963), в которой появился — веяние времени! — искусственный спутник Земли. Но вместо того, чтобы восторгаться детищем прогресса, поэт его почему-то жалеет: одинокий ребенок, потерявшийся в сумраке вселенской чащобы, маленький, тщетно силящийся докричаться до нас и до высшего разума. Так тогда про спутник не писал никто. Сам Левитанский называет эти два сборника своими первыми, хотя на самом деле книги его стихов выходили с 1948 года: «Солдатская дорога», «Таежные гарнизоны», «Встреча с Москвой», правда, издавались они не в столице, а в Иркутске.
Дина Рубина пишет: «Четырнадцатилетней девчонкой, попав на Байкал, я в газетном киоске поселка Листвянка увидела тоненькую книжку стихов с фотографией автора, до оторопи похожего на моего отца. Я купила книжку как курьез, чтобы показать папе, открыла ее на первом стихотворении и — пропала. С того дня и до сих пор стихотворения Юрия Левитанского остаются любимейшими мною в поэзии».
На берегах Ангары Левитанский прожил целых 10 лет. После победного мая 1945 года, который лейтенант встретил в Праге, их часть перебросили на восток: Хинганский поход, разгром Квантунской армии. Потом Иркутск. После демобилизации ехать особо было некуда: детство и юность будущего поэта прошли в Донецке (тогда Сталино), откуда он уехал в Москву и поступил в «красный лицей» — Институт философии, литературы и искусства (ИФЛИ). Оттуда в июне 1941-го ушел добровольцем на фронт.
В Иркутске Левитанский стал работать завлитом в местном театре музыкальной комедии и подрабатывать в окружной газете «Советский боец». Исколесил всю Сибирь, много плавал по тамошним рекам (на фото внизу), побывал на Байкале. Влюбился в город на Ангаре. В Иркутске ему дали рекомендацию в Союз писателей СССР, оттуда он уехал на Высшие литературные курсы при Литинституте в 1955 году. Но остался для иркутян своим. И столетие Левитанского на Байкале отметили не хуже, чем в столице: прозвучала та же музыкальная программа, что и 22 января 2022 года в Большом зале Московской консерватории, приезжали пианист Денис Мацуев (он тоже иркутянин) и виолончелист Александр Рамм. Концерт-посвящение назывался «Да будет жизнь моя среди вас!» — строка стихотворения.
Фото из открытых источников
А вот и оно само.
Отмечая времени быстрый ход, / моя тень удлиняется, что ни год, / а однажды, вдруг,
на исходе дня / и совсем отделяется от меня.
И когда я уйду от вас в некий день, / здесь останется легкая моя тень, / полоса, бегущая за кормой, / очертанье, контур неясный мой...
Словом, так ли, этак ли — в некий час / моя тень останется среди вас, / среди вас, кто знал меня и любил, / с кем я песни пел, с кем я водку пил...
Лишь когда последний из вас уйдет, / навсегда окончив свой путь земной, / моя тень померк-нет, на нет сойдет, / и пойдет за мной, и пойдет за мной,
Так живите долго, мои друзья. / Исполать вам, милые. В доб-рый час. / И да будет тень моя среди вас. / И да будет жизнь моя среди вас.
Фото из открытых источников
В 1970 году вышла книга стихов «Кинематограф», которую оформил Вадим Сидур (на фото они с Левитанским). Сборник принес поэту широкую известность, причем еще и как автору стихов, которые быстро превращались в песни. Например, стихотворение «Жизнь моя, кинематограф», давшее название сборнику, Эдуард Колмановский положил на музыку, ее много раз исполнял Андрей Миронов:
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
И в великой этой драме
я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю
роль, доставшуюся мне.
И, участвуя в сюжете,
я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья,
мои годы, мои сны,
как сплетается с другими
эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме,
будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу,
по возможности достойно доиграть свое хочу —
ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу
и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.
Или уже упомянутый «Диалог у новогодней елки», который Сергей и Татьяна Никитины исполнили в фильме «Москва слезам не верит» (1979). Ну а стихи «Каждый выбирает для себя / женщину, религию, дорогу. / Дьяволу служить или пророку — / каждый выбирает для себя» вовсю распевались у костров и на слетах КСП.
.jpg)
Фото из открытых источников
Но сам Юрий Давидович, пожалуй, больше гордился другим своим творением 1970-х, точнее, сразу тремя: дочками Катей, Аней и Олей (на снимке справа). Он признавался друзьям, что оказался совершенно ненормальным отцом — «был для детей и папой, и бабушкой, и няней: стирал, убирал, варил суп. Стихам отводилась ночь: напившись крепкого кофе и накурившись до звона в голове, я садился за стол...». В те годы Левитанского часто можно было увидеть с авоськами. Критик Александр Аникст, живший по соседству, после выхода одной из книг даже пошутил: «Я-то считал вас просто сетконосцем, а вы, оказывается, замечательный поэт»...
Одна из самых запоминающихся инсталляций на выставке посвящена войне. Кирпичная стена с кусками обвалившейся штукатурки, с провалами пустых, без стекол, окон — и горящие на темном фоне строки: «...Уже меня не исключить / из этих лет, из той войны. / Уже меня не излечить / от той зимы, от тех снегов».
Левитанский сначала много писал о войне, о ней был и его первый сборник «Солдатская дорога». А потом — все меньше. Несколько раз ему удалось побывать в послевоенной «советской» Европе: он переводил чешских, словацких, венгерских, польских, немецких поэтов. В записных книжках тех лет остались горькие строки: «В сорок пятом наша армия очищала от врага Бухарест, Будапешт, Прагу, и я был горд своей «миссией» освободителя. Теперь, побывав в этих странах, стал понимать, что «освободитель» вовсе не свободу им принес, а свое же собственное рабство навязал, что победители живут хуже побежденных. И я закрыл для себя тему войны... Я люблю Европу, Вену, Прагу. Когда в Прагу вошли в 1968-м советские танки, я просто плакал. И написал: «Сирень 45-го года — под ноги пехоты... Прости меня, Прага!». Было очень стыдно. И 9 мая стал тяжелым днем».
А в 1981-м появится стихотворение Левитанского, вызвавшее настоящий шок (впрочем, тогда еще не было статьи за оскорбление ветеранов, зато у поэта были ордена и медали — обошлось):
Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
И тех форсированных рек.
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед —
я в нём, как мушка в янтаре):
Ну что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл.
Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне —
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня...
.jpg)
Фото из открытых источников
Про кровавый лед и форсированные реки — это дань памяти первому другу и ровеснику Семену Гудзенко (на фото вверху слева), с которым они вместе ушли на фронт, едва успев сдать летнюю сессию, рядом лежали на снегу двумя номерами одного пулеметного расчета. «Семен был самым талантливым из нас, ифлийцев, первым так сумел сказать про войну: «Будь проклят, сорок первый год, и вмерзшая в снега пехота»... Война догнала его через 12 лет: умер от последствий ранений».
.jpg)
Фото из открытых источников
Впрочем, не оставила она и Левитанского, который близко к сердцу принял «спецоперацию» в Чечне. В 1995 году, получая от президента Бориса Ельцина Государственную премию по литературе и поблагодарив коллег за высокое доверие, сказал: «Наверное, я должен бы выразить благодарность также и власти, но с нею, с властью, дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно то, что связано с войною в Чечне. Мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, — эта мысль для меня воистину невыносима. За моими плечами четыре года той большой войны, и еще маленькая война с японцами, и еще многое другое, — думаю, что имею право сказать об этом».
Президент на это ничего не ответил. А в январе 1996-го, через три дня после своего дня рождения, выступая на круглом столе в московской мэрии, Левитанский снова говорил о трагедии чеченской войны — ярко, страстно. И сердце поэта не выдержало. Скорая уже ничего не могла сделать: умер мгновенно.
Каждый выбирает для себя...
.jpg)
