Авангардную трактовку русской оперы предложил Михайловский театр
Михайловский театр после многих лет безрезультатных подступов к «Евгению Онегину» наконец обрел интерпретацию самой знаменитой и любимой русской оперы. Постановка оказалась столь же дерзкой, сколь и долгожданной.
Когда речь заходит о хрестоматийном шедевре Чайковского, банальная попытка представить его музейным экспонатом или удивить во что бы то ни стало авангардной трактовкой не сработает. И казалось, что «Онегин» так и останется фантомом для ставшего модным в последние годы петербургского Михайловского театра. Музыкальную Россию уже будоражил «Онегин» Большого театра в дерзкой режиссуре Дмитрия Чернякова (в тени которой прошла почти незамеченной работа Александра Тителя в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко), а потом покорил мощной музыкантской интерпретацией спектакль Михаила Плетнева в Казани.
Но питерцы не сдались. Директор Михайловского Владимир Кехман со свойственной ему креативностью рискнул отдать «Онегина» на поруки дебютанту оперных подмостков Андрию (именно так просит теперь называть себя именитый украинский режиссер) Жолдаку. Правда, по первоначальному замыслу постановщик с репутацией мистификатора и провокатора должен был препарировать оперу Альфреда Шнитке «Жизнь с идиотом», написанную по мотивам повести Виктора Ерофеева. Наименование в афише поменялось, но что-то от мрачно-абсурдистского духа той партитуры, похоже, перенеслось на «Онегина».
Соавторами Андрия Жолдака стали дизайнерский дуэт из Латвии Mareunrol’s (Роландс Петеркопс и Марите Мастина-Петеркопа), придумавший очень стильную бело-черную сценографию, и молодой дирижер Михаил Татарников, недавно пришедший из Мариинского театра в Михайловский на позицию музыкального руководителя. В команду единомышленников вошли солисты Татьяна Рягузова и Софья Файнберг (Татьяна и Ольга Ларины), юный Евгений Ахмедов (Ленский) и Янис Апейнис (Онегин). Поют хорошо, актерствуют — отчаянно.
Андрий Жолдак лихо превращает лирические сцены (так определил жанр сам Чайковский) в крутой любовный триллер. В его спектакле нет ни одной предсказуемой сцены. Но в отличие от большинства своих актуальных коллег по режиссерскому цеху, Жолдак не редактирует под себя партитуру и либретто. Ничего не «изображает» на сцене, а проживает предлагаемую историю на оголенном нерве, с амплитудой чувств от запредельной нежности до патологического исступления.
Самая скандальная сцена спектакля — дуэль, когда убитый Ленский самоупаковывается в напольные часы, как в гроб, а Онегин устраивает ему настоящую головомойку, выливая на беднягу десятки литров молока (в смысле — куда тебе, молокососу, до взрослых игр). Самая шокирующая сцена — бал, поданный как мистический мас-карад, где Онегин просыпает из кармана какой-то прах (уж не Ленского ли?), а Татьяна, распадающаяся на три тени (символ противоречивости одолевающих ее чувств?), затевает с Онегиным под полонез не танец, а игру в рулетку, где заведомо нет выигрышных ставок...
Доведя подобными коллизиями и себя, и публику до, казалось бы, полного изнеможения, Жолдак оказывается способен на еще один сюрприз. После заключительных аккордов последней картины вдруг... вновь звучит музыка вступления, и мы возвращаемся в семейную идиллию, только уже не у Лариных, как в начале, а у Греминых, где Татьяна — рядом с престарелым мужем, а с ними — их маленькая дочь...