- Этого человека привезли из другой больницы, Сычевки, - рассказал мне заместитель главного врача Юрий Каганович. - С первого взгляда было видно, что с ним обошлись как-то не так. Там больные по преимуществу агрессивные, тяжелые, и преступления за ними числятся впечатляющие. И режим суровее, и некоторые наши врачи Сычевкой попугивают больных, которые выходят из повиновения. А этот - рохля, да и только.
Еще недавно он жил в подмосковном городе, в своей однокомнатной квартире. Неподалеку, в такой же, жила его мать. Ладили они плохо, встречи нередко кончались ссорой. А однажды Михаил несколько раз ударил ее.
Она забила в большие колокола. Розослала письма во все мыслимые инстанции - от начальника милиции до министра здравоохранения. Настаивала, чтобы сына до конца жизни заперли в психиатрическую спецбольницу.
И упекла-таки родная мать сына за решетку. Но там быстро распознали, что больной "не их", и направили Михаила к нам, в Столбовую, на более щадящий режим.
Приезжала мать - деловая, энергичная. Однажды попросила у нас - на время - его паспорт. Поинтересовались, зачем, и выяснили интересные вещи. Оказывается, его квартиру вместе со своей она уже успела обменять на одну большую. Какими ухищренными способами - неизвестно. Ведь без ведома нашей больницы это в принципе невозможно: пока пациент у нас, мы - его опекуны. А вот теперь вдруг берет сына к себе и прописать хочет.
Мы могли бы подыграть матери - выписать больного. И суд бы нас понял и нужное решение вынес. Но кто даст гарантию, что через месяц-другой сын расчетливой маме снова окажется не нужен? И тогда Михаил снова вернется в Столбовую. Но уже потеряв свое жилье. И мы пошли на конфликт, добились через суд признания сделки недействительной. Михаила, наверно, скоро выпишем. Но обязательно - в его же квартиру.
А вот еще случай. Попал в Столбовую профессор Журавлев. Это был талантливый ученый, на счету у которого более 200 научных работ. Носил ордена и медали, заседал в солидных экспертных комиссиях и ученых советах. И все это - в свои неполные 40 лет.
Была у него одна странность. Профессор занимался мелкими кражами. То открытку у товарища по работе стянет, то билеты в театр, а то и кошелек. Сотрудники порой обращали все в шутку, порой возмущались, но сора из избы не выносили. Главным образом потому, что в остальном профессор был, что называется, приличным человеком.
Так продолжалось несколько лет. Но вот институт, в котором работал Журавлев, изменил тематику, и ему пришлось перейти в другой. Конечно, шокирующая особенность новичка здесь была замечена сразу. Но отнеслись к ней уже иначе. Директору института понесли возмущенные заявления, Журавлева вызывали на ковер. Но, поскольку специалист он экстракласса, руководители института дальше бесед и увещеваний не шли.
Скандал разразился довольно неожиданно. Журавлев влюбился в свою аспирантку. Та быстро оценила выгодность такого положения. Кандидатскую диссертацию, которую он ей написал, она защитила с блеском. И тут же потребовала - докторскую! Профессор воодушевился - и справился за полгода с тем, что обычно создается за несколько лет. Настало время включать диссертацию в план защиты. Но тут общественность, что называется, встала на дыбы. Дружными усилиями защиту отодвинули на потом.
Но любовь зла - влюбленный почувствовал себя глубоко обиженным. И свои чувства выместил самым что ни на есть материальным образом. "Зарубил", заседая в довольно влиятельной комиссии, финансирование крупного проекта своего же института.
Этого ему простить уже не могли. Возмущенная администрация собрала жалобы на воришку-профессора и передала в следственные органы. Суд лишил Журавлева всех государственных наград, приговорил к принудительным работам и жизни на поселении.
Тем бы, может быть, и закончилась его научная карьера, если бы в поволжском городке, где Журавлев по решению суда работал на стройке, к нему не присмотрелся рядовой врач, обслуживавший осужденных.
Он направил Журавлева на обследование, и только тут вскрылась истина. Хороший, в общем-то, человек был болен редкой формой эпилепсии. Ярко выраженных припадков не было, но иногда на короткое время у него как бы отключалось сознание. В такие моменты он и мог взять и спрятать то, что плохо лежало. Придя в себя, ничего не помнил. Это называется клептоманией.
Оттуда и переправили бывшего профессора в нашу психбольницу. Врачи подлечили его, и буквально через месяц-два суд разрешил выпустить его на свободу, под амбулаторное наблюдение. И правильно сделал: Журавлева тут же отыскали коллеги, его криминальная биография на этом обрывается.
Иначе подходит суд к другому человеку, который оступился всего лишь раз, но как! Однажды Егор чуть навеселе возвращался с работы. Электричка все не шла, он разговорился с молодой женщиной, которая скучала рядом. Сначала они прогуливались по платформе, затем немного отошли...
Дальнейшего он не помнит. Свидетели видели, как выбежал на платформу человек, весь белый, по локти в крови, и крикнул:
- Я только что убил человека!
Картину восстанавливали следователи. Зажав женщине рот, Егор сорвал с нее одежду. Симпатичный парень мгновенно преобразился в чудовище - беспощадное, кровожадное, могучей физической силы. На фотографии в его деле - жертва с вырванными внутренностями...
Это - тот случай, когда темные инстинкты изначально заложены в человеке. Они замурованы воспитанием, средой, страхом наказания. Человек может прожить жизнь и уйти, не зная, что скрывалось у него внутри. Но зверь, сидящий в нем, может и вырваться - абсолютно неожиданно, как у Егора. Под влиянием стресса, болезни или опьянения.
Уже несколько лет Егор живет в нашей больнице, в палате с решетками. К нему приезжает жена, которая любит его и ждет. Сынишка подрос и тоже ждет. Сам Егор - тот же обаятельный человек, он прошел лечение, никаких проявлений агрессии или жестокости у него не отмечают. И он, как вы догадываетесь, тоже ждет.
А мы - как бы в раздвоенности: поручиться за него перед судом, выписать? Или держать пожизненно?
В законах и других документах неплохо расписано, как определить,направить человека в камеру или в лечебную палату. В первом случае все достаточно ясно: назначается срок наказания. С больными сложнее: во многом срок определяет мнение врачей. А оно, увы, иногда не свободно от субъективизма. Ведь выпущен же милиционер, который за один вечер из табельного пистолета застрелил нескольких случайных граждан.
- Много вопросов и сомнений вызвал этот случай и у юристов, и у медиков, - сказал Каганович. - В конечном счете все решило следующее соображение: мотивы его преступления были позитивны, человек, находясь в бреду, как-никак наводил порядок...
Почему же Егор опаснее его?
Но, положа руку на сердце, понимаешь, что опасны оба. Раз вырвавшись наружу, темные инстинкты человека уже проложили себе дорогу. Есть даже статистика: около 60 процентов подлеченных больных такого рода возвращаются, чаще всего - после новых тяжелых преступлений. И, скажем, в Соединенных Штатах давно действует закон, по которому и тот, и другой больной до конца своих дней жили бы в стенах психбольницы.
По долгу службы доктор Каганович бывал в тюрьмах, с которыми Столбовая - сообщающиеся сосуды. И он убежден, что в больнице режим более свиреп. Не железными запорами, не пищей, не обращением персонала.
- В тюремном бараке, - говорит он, - человек хотя бы после работы относительно свободен. Он может о чем угодно поболтать с приятелем. Может поразмышлять наедине с собой. Или почитать. Или принять участие в шахматном турнире. За ним, конечно, присматривают, но больше - на предмет "абы чего не вышло".
В психбольнице "тяжелый" находится под тотальным и неусыпным контролем. За ним напряженно и неотступно, сменяя друг друга, 24 часа в сутки наблюдают дежурные врачи. Расслабиться, быть самим собой при таком режиме немыслимо. Нет более тяжелой несвободы, чем этот бесконечный досмотр твоей черепной коробки.
Недаром некоторые из "тяжелых" повторяют: уж приговорили бы к смерти!
P.S. Имена и фамилии больных в их интересах изменены.