Самое лучшее мое воспоминание о школе – о начальной. Бревенчатой школе № 28 на улице Дорофеева.
Высокие окна, круглая железная печь до потолка, широкие половицы, необычайный уют просторного купеческого дома. И, конечно, Елена Дмитриевна Кленчина. Женщина-памятник. Внешне – точно памятник, таких крупных дам, заполняющих собой пространство, любил лепить Матвеев, да, наверное, и все скульпторы – в них гармоничность соревнуется с ощущением необычайной физической силы. Внутренне – так просто кремень. Принципы проступают в каждой складке лица, и меня, еще не знающую такого слова, «принципы», они совсем не пугают. Настоящая учительница, думаю я. В отличие от «ненастоящей», моей мамы.
Лишь однажды ненастоящая учительница поколебала мою завороженность силой принципов или принципом силы. Я рассказала дома, что Елена Дмитриевна сегодня не на шутку рассердилась на Гадельшина и сказала ему, что не зря он такой мерзавец (ее словцо), ведь и фамилия-то у него такая говорящая, от слова «гад». – «Она от слова «гадель», ученый», – возразила мама. В ее замечании не было никакого вызова, только грусть, и мне стало обидно. За Елену Дмитриевну, которую мама, получается, уличила в незнании, в грубости… За Гадельшина, который совсем не плохой и не вредный, просто излишне живой. А когда в четвертом классе он не пришел 1 сентября в школу, и Елена Дмитриевна сообщила, что Фарит умер от болезни, тут же предательски всплыли в памяти ее голос, глумливо произносящий «гад», и его растерянность, то, как он тогда заморгал мохнатыми ресницами и глупо улыбнулся.
Елена Дмитриевна была властной и сильной, а силу все уважают. Учиться у нее было просто: надо было сильно стараться, и если получалось – она хвалила. Скупо. Но этого было достаточно. Не знаю, какой учительницей была моя мама, но ученики ее интерната для слабослышащих в ней души не чаяли. Трезвонили каждый вечер к нам домой: «Дратути! Как ваты дела? Лена Тагитовна (вместо Сагитовна) дома?» И мама мчалась к телефону и орала в трубку: «Зоя, Зоя!» Зоя-то практически не слышала и артикуляцию не видела, а то бы считала с губ. А то, что не считала – почувствовала. Как же, ведь Лена Сагитовна забирала девочек домой на все школьные зимние каникулы – кого родители не забрали. И нам с сестренкой надо было всюду с ними таскаться, с этими девчонками в допотопных шивьётовых пальто и фланелевых платках. А как вернемся из кино, мама ставила им звуки. Мы с сестренкой прыскали со смеху и валились на пол, а она, постучав пальцами под подбородком, показывал жестом: дуры! Критерий ее работы, который она сама себе установила, был простой: Зоя вышла за слышащего! Веселится и ликует весь народ! Магзура вышла за слышащего! Андрей Василевский играет за «Салавата Юлаева», а ведь его родители глухонемые?! Он отлично говорит. Вот куда ушли ее абсолютный слух, врожденное чувство ритма. Она же с ними еще и танцы разучивала. Музыка для нас, зрителей, а для них – ритм. Всесоюзные конкурсы среди слышащих выигрывали! Веселится и ликует весь народ!
Такие учительские разновидности. Замечательные человеческие экземпляры. Практически вымершие, как мастодонты и динозавры.
В третьем классе учительница моего сына написала письмо в «Пионерскую правду» – жаловалась на жутких детей. Всем выставила «неуд» по поведению и ушла из элитной английской школы на рынок торговать цветами. Со своего участка. По тем временам это казалось дикостью: была учительница, а стала торговка! Так нас чистоплюев воспитывали. А было-то всего, что человек занимался не своим делом. Он садовником родился, не на шутку рассердился на жутких детей, которых сам три года лепил, а в итоге пришел в ужас от результата. А уж от чего он получился таким – педагогический ли инструментарий, прекрасно служивший три десятка лет, вдруг затупился и отказал, или эти дети, промокашки перемен, первыми ощутили близкую катастрофу, крах всей системы, – кто тогда думал про это.
Но вот прошло двадцать лет, и учительница соседского внука, сама продукт этого краха, преподает ему уже совсем другие уроки. Она регулярно собирает родителей и никогда не скрывает от них ни одной из своих насущных потребностей – будь то дорогой ноутбук или поездка к теплым морям. И все немедленно получает – альтернатива-то куда дороже. Потому что любая ваша жалоба канет в закоулках «новой школы» и обязательно выйдет боком вашему же ребенку – не сядете же вы сами рядом с ним за парту, чтобы защитить от каждого унижения. Что узнают при этом дети? Очень полезную по нашим временам вещь: очень хорошо взять кого-то за горло, крепко держать и не выпускать ни в коем разе.
На дворе 2013-й. Москва. Так и хочется написать – «на площадке танцевальной музыка с утра». Директриса школы, что торцом в нашем дворе, любит устраивать праздники. И поэтому каждый год еще дня за два до 1 сентября в семь часов утра на улицу выносятся динамики, в них попеременно то звучит музыка – школьный вальс и разудалая попса, – то сочиненные учителями же речевки, а то и просто указания какому-то Петру Иванычу пойти туда, не знаю куда, и принести стулья, планшеты и еще бог знает что. Эти бурные приготовления вынужденно слушают жители всех окрестных домов. А хочется спать. «Ой, она такая энергичная!» – говорят про директрису подчиненные. Это на вопрос, не жалуются ли на эту катавасию жильцы. Она депутат, она там, она сям. Ну, очень энергичная! Это же в наш век «эффективного менеджмента» самый большой комплимент.
Или вот еще: симпатичная, с приметами гламура в облике учительница едет в метро со своим классом. Входит старуха. Один недоросль делает поползновение уступить место. «Сядь! Сейчас поезд дернется, свалишься еще не дай бог», – не смущаясь, говорит учительница. «Не стыдно?» – тяжело выдыхает ей кто-то в затылок. «Мне? Никогда!» – с вызовом парирует она. И уже кому-то другому: «Я несу ответственность за этих конкретных детей. Мне за это платят. Вам понятно?» Не знаю, как вам, а мне понятно.
…А ведь хотела про другое. Про то, что советская система образования при всех издержках неспроста считалась лучшей в мире. Она отлично делала главное – давала прочные и широкие знания и позволяла способным детям достигать высокого положения в обществе независимо от того, каков был достаток их семей. И вот мы ее разрушили. Что взамен? Угадайка ЕГЭ, катастрофический уровень грамотности, общество, в котором образование могут себе позволить лишь состоятельные люди, которые после элитной школы отправят детей в Лондон, а потом прямиком считать семейные денежки в банках, лучше заграничных. Житейскую правоту тех, для кого все должно быть просто: деньги – товар – деньги. Есть деньги – они наймут любого учителя, он научит. Кому там важны учительские архетипы, с принципами или без оных, с сердцем или без? Кому важны интересы государства, да что там – простой и очень древний инстинкт самосохранения, который требует, чтобы наверх в стране выбивались самые толковые? Потому что если вы богаты, вы защищены. Остальные же «в этой стране» пусть сдают ЕГЭ, поступают в бесконкурсные вузы, получают эрзац-дипломы, подкрепленные копеечным «товаром». Главное, чтобы на выходе из них получилась мечта Фурсенко, «цивилизованный потребитель». То есть индивид, который после егэшной дрессуры вполне способен из каждых пяти предлагаемых рынком товаров твердо выбрать себе один и обязательно его купить. Тогда экономические шестеренки не заржавеют, и все будет и дальше идти по кругам своим.