- Игорь Миронович, какой сегодня праздник по придуманному вами календарю? Говорят, в нем 367 дней, и каждый можно отмечать посиделками и добрыми возлияниями.
- Действительно, мы с художником Александром Окунем выпустили отрывной календарь, но он стал пользоваться в Израиле таким успехом, что решили превратить его в книжку. На первой странице каждого дня замечательный рисунок моего соавтора, а на обратной - два моих четверостишия. В нашем календаре есть Дни лени, тещи, гордыни, день поминовения родителей, даже день домашних насекомых. А на 367-й день приходится праздник безоблачного супружества. И хотя в России и в Израиле начало нового года не совпадает, все остальное мы воспринимаем одинаково.
- Какую из своих книг вы больше всего цените? Первую? Или, быть может, недавнюю - "Закатные гарики"?
- Трудно сказать, быть может, ту, которую писал в лагере. У меня к тому же много книг вышло еще в советские времена - одна о биологической кибернетике - "Третий триумвират", книжка об исследовании мозга - "Чудеса черного ящика", о великом русском психиатре Бехтереве. В 1984 году я наткнулся на след замечательного человека, одного из тех, кого загубила Россия, - Николая Бруни и написал о нем книгу "Штрихи к портрету". Кроме того, я, не будучи никогда членом Союза писателей, писал за этих членов книги, то есть был литературным "негром". Одного из "авторов" тех своих книг могу назвать, зная, что он-то возражать не будет. Это Марк Поповский, а книга называлась "Побежденное время" из серии "Пламенные революционеры" - о народовольце Николае Морозове. Поповский обращался в Политиздат с официальной просьбой вынести на обложку и мою фамилию. Но директор со вздохом отказал, имея в виду и без того "подозрительную" фамилию Поповского: нам, дескать, и одного хватит.
Ко многим героям этих произведений, а особенно к Н. Бруни, можно отнести один из моих "гариков":
Россия обретет былую стать,
которую по книгам мы любили,
Когда в ней станут люди
вырастать
такие же, как те, кого убили.
- Игорь Миронович, вам принадлежат и такие строки:
Лубянка по ночам не спит,
хотя за много лет устала,
Меч перековывая в щит
и затыкая нам орало.
Я государства вижу статую:
мужчина в форме, полный
властности,
Под фиговым листочком
спрятан
огромный орган безопасности...
- В чем причина, что и эти, и иные очень разнообразные "гарики" пользуются такой популярностью в народе? Ведь о тех временах уже, кажется, все сказано.
- Думаю, еще не скоро это время будет забыто, станет "академической" историей. Мы ведь все жили в настоящем исправительно-трудовом лагере. Он, кстати, так и назывался: лагерь мира, социализма и труда. Хотя не было ни настоящего мира, ни тем более социализма. А за труд мы все получали нищенскую пайку. И были счастливы при этом, полагая, что живем на воле. В самом же деле на волю выпускали только начальство и доверенных лиц государства.
А дальше представьте себе такую картину. Всех выстраивают на плацу, и начальник лагеря говорит: друзья мои, пришла свобода. Как и произошло в 1985 году. Все в изумлении и растерянности. Многие не верят, но видят: часовые спускаются с вышек, вертухаи переодеваются. Кто первый при этом опомнится? Сами вертухаи, начальство, то есть партия, комсомол, профсоюзники, кагэбэшники. И вот уже все раскрадено - и продовольствие, и форма, уже бойко торгуют оружием. Называется это, правда, приватизацией, но мы же знаем, что не в названии суть.
Итак, опомнились первыми те, кто за лагерем следил и нас охранял. Во вторую очередь или одновременно - блатные и уголовники. Во-первых, у них психология такая же, как у советской власти, а во-вторых они очень опытные и быстро соображают. И вот они вместе с новыми подручными, объединившись, все захватывают. Кто сегодня новые русские, новые украинцы? Вы это знаете не хуже меня.
А кто опомнился в последнюю очередь? В лагере это называлось "мужики" - те, кто не блатной и в их окружение не входит. Теперь, когда мы оглядываемся вокруг и ищем украденное, полезно вспомнить эту модель. Во многом она работает, хотя утешительного мало. Как она переменится в дальнейшем, сказать трудно.
- Несидевшему, наверно, все же трудно с ходу понять специфику такой модели. А вы познали ее на себе...
- Да, как-то во время концерта я получил записку, которую мог послать только бывший зэк: "Кем ты сидел?" Отвечаю как положено: сидел "мужиком", не был ни блатным, ни педерастом, не был "один на льдине", "ломом подпоясанный". После концерта написавший эту записку Тимур подошел. Познакомились. И я, говорит, сидел с конфискацией. Ну все, гады, забрали, самую малость оставили. Вышел - маленький заводик купил...
В отличие от Тимура у меня действительно забрали все, кроме жены и детей. Мне "пришили" фарцовку, скупку краденого, а женщина-следователь с очаровательной улыбкой сказала: "Не обижайтесь, Игорь Миронович, но мы вам дадим не три года, а пять, потому что только в этом случае можно конфисковать ваше имущество и те картины, которые очень понравились директору нашего музея".
Вообще-то у меня о лагере и ссылке замечательные воспоминания. Я все написал в книге "Прогулки вокруг барака". Я подружился со многими людьми, и меня уважительно звали Мироныч. По вечерам меня пускали в санчасть, и там на клочках бумаги я писал свои воспоминания. Я два месяца ехал до зоны через 6 этапов и очень хотел записать все разговоры, боялся забыть. Но написать легко, спрятать трудно. Тогда я завел карточки на двух "зэков", которых в лагере заведомо не было (своих московских следователей), "наградил" их черт знает какими болезнями и вкладывал в эти карточки свои листки. После того как все так славно получилось, я ходил по лагерю улыбчивый, даже слишком, за что получил такое замечание: "Губерман, ну что ты все время лыбишься? Ты отсиди свой срок серьезно, тогда вернешься - в партию возьмут". Я и это записал. Вынес книжку вольный человек, хирург. Дальше начались злоключения. Отправили меня в ссылку в село Бородино, восточнее Красноярска. Там очень давно жили ссыльные участники Отечественной войны 1812 года. В ссылке я, инженер-электрик, но враг народа, работал в РСУ, был в подчинении у выпускников ПТУ. Приехали жена с детьми, и вот семилетний сын как-то на киносеансе в клубе услыхал слово ЦРУ и, перепутав, громко сказал, что я там работаю. С тех пор меня и вовсе зауважали в селе. Несмотря на семитское происхождение. Ведь ни в зоне, ни в ссылке я не видел антисемитизма.
- Ваши "гарики", как и ваши выступления, трудно представить без употребления ненормативной лексики. Вас не упрекают в цинизме и невоспитанности?
- Ненормативную лексику я по-прежнему очень люблю. И у меня ее много. Мне эти слова кажутся естественной частью великого, могучего, правдивого и свободного русского языка. Хотя, по-моему, российской литературе и письменности всегда было свойственно ханжество. Скажем, Баркова в России издали спустя два с половиной столетия, то есть издали уже "мертвого" поэта - XVIII век сейчас читать трудно. А ведь именно о нем Пушкин говорил Вяземскому: вы хотите поступать в университет и не читали Баркова? Барков - огромное явление русской литературы...
Я сейчас читаю много "толстых" российских литературных журналов и убеждаюсь, что ненормативная лексика все же возвращается в русский язык. И если она получит права гражданства, то ею перестанут пользоваться в подъездах подростки, чтобы всем показать свою зрелость и раскрепощенность.