Не стало композитора Эдуарда Артемьева
Невозможно поверить – буквально месяц назад Эдуард Николаевич с увлечением готовил грандиозный концерт в Кремле по случаю своего 85-летия. «Грандиозный» – не просто красное слово: музыка к 150 фильмам, в том числе главным картинам братьев Михалковых и Андрея Тарковского. Кантата «Ода доброму вестнику», звуками которой открывалась Московская олимпиада 1980 года. Песни «Дельтаплан», «Где же ты, мечта» и десятки других мелодий, на которых выросли поколения соотечественников… Все это и многое другое – Эдуард Артемьев.
Свою рок-оперу «Преступление и наказание» по Достоевскому он считал дальним прообразом мировой художественной мистерии, которая должна была сделать человеческую вселенную добрее. Помню первое прослушивание только что записанной партитуры в 2007 году. Музыка гигантской страсти. Соединяющая симфонические средства, электронику, народные инструменты. И сам композитор, в свои 70 выглядящий (и явно ощущающий себя) не более чем на 40 – столько в этом человеке было живости и эмоциональной энергии. Притом – ни малейшего пафоса: люди высочайшего полета словно сами тянулись к этому мощному творческому магниту. Например, то прослушивание организовал режиссер Андрей Михалков-Кончаловский – давний друг, один из авторов либретто. Соавторы – под стать: Марк Розовский, Юрий Ряшенцев…
Кончаловский, наряду с Никитой Михалковым и Андреем Тарковским – «главные режиссеры» Эдуарда Артемьева: именно он – композитор их самых известных фильмов.
– Сам удивляюсь – рассказывал он нам, журналистам, месяц назад, – как смог мимикрировать под каждого из этих трех, безусловно, гениальных людей. Никита Михалков – очень жесткий режиссер, требующий четкого выполнения композиторского задания. Например, то, что звучит в «Рабе любви» и «Сибирском цирюльнике», создано под его огромным давлением. Но он обладает экстрасенсорными способностями, буквально закачивает в тебя свою энергию. И работать с ним, как ни парадоксально, очень легко… Тарковский о музыке вообще не говорил. О философии, о замысле, о том, как видит тот или иной эпизод – да. На «Сталкере» был такой эпизод: он позвонил – заезжай за сценарием. Я заехал, он что-то печатает на машинке. И я получил от него… диссертацию Григория Померанца об основах дзен-буддизма. А также наказ: не начинать работать, пока не прочту… С Кончаловским было труднее всего. Мы до третьего курса учились вместе в консерватории, но потом он ушел в кино. Я не понимал – зачем, он же был очень хороший пианист, и сейчас, кстати, поддерживает форму… А задачу он формулировал примерно следующим образом: старина, помнишь, в Третьем концерте Прокофьева есть одно место – вот у нас с тобой должно быть так же… Я делал, он отвергал, лез в партитуру: не то, не то… Я каждый раз зарекался: работаю с ним последний раз.
На самом деле можно догадаться, почему все эти «гениальные люди» тянулись к Артемьеву. Не только потому что он под них «мимикрировал». Но потому что суть его музыки и самой личности – свет. «Ода доброму вестнику» – очень показательное сочинение. И не только оно: в начале 2000-х Эдуард Николаевич создал весь звуковой дизайн (заставки, эмблемы и пр.) Радио России. Тогда включать выпуски новостей было не страшно, как чаще всего сейчас, а радостно уже из-за одного этого солнечного колокольного перезвона, приветствующего каждого нового слушателя. Но тот стиль общения с аудиторией удержался недолго: на радио и в жизнь пришли другие веяния и люди, при них говорить «мир входящему» становилось все менее модно… А Эдуард Николаевич – не тот человек, что будет топать ногами и качать права – он просто станет работать с теми, кому это интересно.
Увы, уже не станет. Безумно обидно: на той встрече с прессой, оказавшейся последней, он рассказывал, что на письменном столе в состоянии разной степени готовности лежат Фортепианный и Скрипичный концерт. В Скрипичном, почти дописанном, сольный инструмент должен звучать не традиционно, а скорее как гитара в тяжелом роке… Возможно, кто-то из коллег доведет эти партитуры до исполнения. К сожалению, уже точно нам не услышать и не увидеть того, о чем Артемьев говорил как о самой заветной мечте – оперы «Степной волк» по Герману Гессе, за которую он хотел приняться, «если Бог даст сил».
В заключение тех 10 минут эксклюзивного общения, что на встрече в ТАССе были выделены корреспонденту «Труда», я спросил:
– Если бы вас пригласили в Государственную Думу, но предоставили не слово, а возможность дать какой-то из ваших треков, что бы вы выбрали?
– Музыку Океана из «Соляриса», – был ответ. – Без определенной мелодии, но там есть движение масс, энергий. Видите ли, музыка, на мой взгляд, бывает двух родов. В одну заложены такие определенные образы и эмоции, что никуда тебе не деться – будешь испытывать то, что задумал, например, Чайковский. Но есть и другая музыка, которая своей энергией помогает человеку выстроить собственные образы, самому в себе, так сказать, разобраться. Таков Бах. Не сравниваю себя с ним, но в меру сил стремлюсь к тому же.