Если честно, молодежь уже не очень хорошо помнит, чем собственно велик Градский — гениальные песни к фильму «Романс о влюбленных», сделавшие их создателя «звездой года» по версии «Billboard»’а в
В таком случае для возвращения в публичность трудно придумать более солидный, но и более рискованный инфоповод, чем появление монументального произведения (протяженностью 3 часа 5 минут) по самому знаменитому русскому роману последнего столетия. На этой ниве уже столькие пытались собрать урожай! Тут и авторы известных фильмов, и
Точнее, с предложением создать
Конечно, мощные реплики Кобзона (первосвященник Каифа) или взрывные саксофонные риффы Бутмана, как множество подобных драгоценных деталей, будоражат слух. Уж не говоря о броском вокале самого Градского, не только сочинившего партитуру, но и записавшего сразу четыре партии — Мастера, Иешуа, Воланда, Бегемота. Голос Александра Борисовича, в свое время пленивший даже великого дирижера Евгения Светланова, поражает силой, свежестью (это почти в 60 лет!), громадным диапазоном, от басовых нот до немыслимо высоких альтовых. Однако в многозвездности записи, даже в самом третьвековом сроке написания оперы таилась и опасность утерять целостность замысла. Не всегда понятно, почему композитор пародирует ту или иную советскую песню — хотя сами по себе пародии смешны (например, когда на мотив «Кипучая, могучая» Краснознаменный ансамбль поет гимн «Московской особой» водке). Неясно, почему герои время от времени вдруг переходят на «среднеевропейский» речитативный стиль россиниевских времен. А нерасчетливо огромная цитата целой сцены из «Риголетто» Верди оттесняет в тень музыкальные находки самого Градского.
И все же к концу оперы мелодический дар Градского берет свое, лирические дуэты Мастера и Маргариты
— Мне говорят — как у тебя голос звучит, а я сам обалдел: у теноров в 60 обычно ни черта не звучит. Курить не бросил, побоялся: брошу — отхаркивание начнется…
Позавчера лег спать, дергаюсь перед премьерой. Наутро встаю — болит нога. Сын Данька дает мазь, начинаю втирать. И только через минуту понимаю, что происходит: я, как Воланд, тру правое колено, на котором 500 лет назад
Тут меня спросили — почему в этой опере так мало
В театре этой оперы никогда не будет. Или я сдохну, потому что если это будет, то обязательно плохо.