Недавно скромно прошло празднование Дня подразделений специального назначения. А ведь это была незримая, но важная работа. Известная в прошлом спортсменка и тренер Тамара Клубникина по понятным причинам раньше умалчивала о своих военных годах, в течение которых она работала радисткой-разведчицей. О необычных сторонах этой профессии Тамара Федоровна поведала «Труду».
— Жили мы в Коптево. Я после окончания школы год проработала секретаршей на оборонном предприятии. Даже не подозревала, что спорт может быть профессией. Случайно об этом узнала, когда мой знакомый спортсмен сказал мне, что он учится в физкультурном институте, который тогда находился рядом с Курским вокзалом. А главный аргумент в пользу этого вуза: студенты там были самыми обеспеченными в стране учащимися. Стипендия — 300 рублей (я на предприятии получала зарплату 100 с небольшим), прекрасное общежитие на территории института, отличное питание и прочее. Я поступила легко, училась хорошо, получала именную стипендию, выступала на приличном уровне в нескольких видах спорта (Клубникина была перед войной рекордсменкой СССР в беге на 400 метров. — «Труд»). Война все прервала после окончания третьего курса.
Вместе с другими сокурсниками в первые же дни подали заявления добровольцами на фронт. От нас отмахивались, а мы доказывали.
— Медицинской службой в лагере подготовки ОМСБОНа заведовали знаменитые бегуны Знаменские?
— Вернее, старший — Георгий Знаменский. Лично я с ними была мало знакома, хотя до войны много раз вместе участвовали в соревнованиях. Даже бегуны, которые вместе долго тренировались, мало с ними общались. Уже потом мы узнали, что отец Знаменских был священником, его репрессировали. Они никого не посвящали в свои семейные дела, были скрытными. Их никогда не видели в компании ни парней, ни девушек. Только вдвоем. Младший — Серафим — и вовсе стеснялся женского пола, сразу краснел. Но в работе на Строителе они показали себя профессионалами. Все знали, все умели. Не жалели сил и времени, чтобы лечить бойцов и наладить процесс обучения будущих фронтовых медиков и санитарок. При этом еще сами прошли курс военного диверсанта.
— А когда вы были завербованы в разведку?
— В октябре 1941 года враг подошел к Москве. Когда угроза оккупации столицы миновала, нас решили использовать в качестве радисток в тылу врага. А окончательно стала я
— Как прошла ваша первая ходка в тыл врага?
— Забросили меня на полгода на север Белоруссии в глухие леса в отряд «Отважный». Пришлось прыгать с парашютом. А с парашютом у меня были старые и недобрые счеты. Когда хотела попрыгать с парашютом до войны, забраковали врачи. У меня повышенное давление от рождения, и еще отец умер от туберкулеза, так что и меня с братом держали на учете в тубдиспансере. Но когда весной 1942 года возникла необходимость заброса в тыл, то о довоенных болячках думать не пришлось. Выполнила пробный прыжок на Тушинском аэродроме, а второй — уже над Белоруссией. Но перед нами сбрасывали в тот же отряд наших предшественников — замполита,
Мы обо всем этом знали, и с таким настроением пришлось мне совершать свой второй прыжок. Но все обошлось. И вообще в тот период лично у меня крупных ЧП не случалось, но жизнь у партизанского отряда была неспокойная. Постоянно меняли расположение отряда, уходя от немецких военных и от карателей. Радиостанция была довольно тяжелая и громоздкая, плюс две батареи питания размером с кирпич, а весом раза в два тяжелее. И еще каждый раз надо было антенну крепить высоко на дереве. Так что мне выделяли в напарники мужчину, который таскал эту тяжесть и заряжал аккумуляторы, а мелким ремонтом и настройкой радиостанции я занималась сама. Так что во время первой командировки в Белоруссию жизнь была более беспокойной, чем во время второй, когда я была в отряде Дмитрия Медведева. А если быть точнее, то здесь уместнее говорить не об отдельном отряде, а о целой территории, которая контролировалась партизанскими отрядами под общим управлением Медведева, который, в свою очередь, получал указания из Москвы. Первый мой партизанский отряд действовал методом проб и ошибок, а Медведев контролировал целую систему взаимодействий партизанских отрядов.
— А каким показался вам Медведев?
— Очень спокойный, сдержанный. Когда давал инструкции, потом переспрашивал — насколько хорошо его поняли. Если были
— Видели ли вы там знаменитого разведчика Кузнецова?
— В отряде Медведева не видела. Он жил не в отряде, а в городе. Но мне посчастливилось с ним пообщаться в Москве. Еще до заброса за линию фронта
— Почему в качестве радистов предпочитали женщин?
— В начале войны в тыл забросили парня — хорошего спортсмена. Крепкого, отважного. Он слал радиограммы, которые в Центре не могли расшифровать. От радиста требовались качества, больше присущие женщинам, чем мужчинам. Аккуратность, точность, внимательность. Есть расхожее выражение — девичья память. На самом деле память лучше у женщин. Имела значение и чувствительность женских рук, позволявшая быстрее работать на ключе морзянки. Перед выходом в эфир я тщательно готовилась. Шифровала текст, максимально его ужимала, в голове репетировала процесс радиопередачи — чтобы, выйдя в эфир, оставаться там минимальное время и чтобы немцы не успели зафиксировать мой передатчик. В первые два года войны текст радиограммы смешивался с
— Где приходилось ночевать в партизанском отряде?
— Я не была привычна к комфорту, в Коптево мы жили в бараке с удобствами на улице. Но в отряде сон даже сном назвать было невозможно. Так, короткое забытье в холоде и сырости, даже летом, даже если топить печи. Как там люди зимовали — уму непостижимо. Уже когда после войны я вышла замуж, у меня врачи нашли кучу всяких болезней, хотя мне было лишь 26 лет. Пока лечилась, работала методистом и завучем в спортивной школе, и лишь после того, как в 39 лет родила, смогла быть тренером. Тогда же и сама я начала интенсивно тренироваться с
— Вернемся в военные годы. После двух командировок через линию фронта у вас еще была и работа в Чите.
— Я обслуживала линию, связывавшую Москву и Токио. Несмотря на то что я работала на советской территории, моя деятельность была строго засекречена от всех читинцев. Я передавала донесения прямо из своей квартиры — как в Москву, так и в Токио. Выходила в эфир ночью, в среднем раз в неделю.
— А каковы были бытовые условия во время вашей командировки в Читу?
— Трудности там были иного рода. Я была устроена на работу бухгалтером в одну из местных организаций. Работала как все местные обычные люди, получала паек и еще небольшую зарплату — около 200 рублей. Но в Чите на тот момент советские деньги были обесценены. В тех краях было много старателей. Возвращаясь с приисков, они получали за золото большие деньги в рублях. Благодаря этому жители окрестных сел неимоверно подняли цены на продукты. На свою месячную зарплату я могла купить лишь 2 литра молока. И вообще в местных селах народ был очень зажиточным.
— Неужели так откровенно пользовались трудностями, в которых оказалась страна?
— После Москвы и Белоруссии на меня читинцы произвели неприятное впечатление. Круг моих знакомств был очень широк — кроме радиосообщений в Москву и в Токио я занималась сбором информации о настроениях местного населения. Положение на границе было шатким, мы находились недалеко от японских войск и жили в постоянном ожидании войны на восточном фронте. А с тем населением, которое проживало в Чите, говорить о его помощи нашей армии было бы бессмысленно. Приведу довольно обычный диалог между двумя молодыми парнями. Первый хвастается: «Я у одной старушки картошку всю выкопал с огорода, а потом ботву на прежнее место воткнул». Второй отвечает: «Я к одной бабке в дом залез, а у нее такой громадный сундук, что я за один раз барахло все унести не мог. Несколько раз залезал, набивал мешок, нес на рынок — продавал, потом опять залезал, опять нес». Причем они все это говорили не таясь и не стесняясь, а сверстники такое воспринимали как ловкость и доблесть. Я не выдержала и сказала: «Ведь вы этих женщин на голодную смерть обрекли!» Парни только ухмыльнулись: «Все равно им долго не жить. Зачем им это добро? Нам от него больше пользы!» Под стать им были и местные руководители. В то время как местный генерал Ковалев шиковал и его семье прислуживала в виде лакеев целая рота солдат, простые люди в этом регионе, таком далеком от фронтовых действий, жестоко страдали от голода. И я сама в том числе.
— Как вы выходили из положения?
— Один раз послала своему непосредственному начальнику, генералу Судоплатову, радиограмму открытым текстом, без шифровки: «Хочу умереть не от голода, а за родину. Отошлите меня на фронт».
— Вам за это не влетело?
— Наоборот, жизнь улучшилась. А то я уже ноги еле передвигала от голода и сознание стала терять. Телеграмма подействовала. В ту же ночь ко мне пришел полковник разведки — единственный человек в Чите, который знал о моей работе радисткой, — и принес рюкзак продуктов. Нас, радисток, сразу поставили на воинское довольствие. И мои подруги, которые работали в восточном регионе на линии Токио — Москва, были мне за это благодарны. Но через некоторое время я снова нарушила инструкции и совершила самоуправство: опять отправила в Москву радиограмму, что солдаты в воинских частях вымирают, а потери вдалеке от фронта такие же, как при боевых действиях. Сразу из Москвы прибыл самолет с группой высокопоставленных проверяющих. Причиной смертности солдат оказались недоедание, авитаминоз и отсутствие гигиены. После моей радиограммы стали доставлять в воинские части овощи, зелень и витамины. Меня за мою инициативу никто не наказал: местные так и не узнали, от кого просочилась информация в Москву.
— А других «проколов» в Чите у вас не случалось?
— Официальной работой была бухгалтерская в неприметном учреждении. И, как тогда было широко принято в СССР, часть служащих решили послать на работы в тайгу. Отказаться я не могла: в военное время за саботаж наказывали. И радиостанцию не могла с собой взять. Я пропустила сеанс, в Москве начали паниковать, и читинский полковник
— Вы прослеживали судьбу своих товарищей по школе радистов?
— Про ростовчанку я рассказала. Была еще одна девушка — еще до войны близкая моя подруга. Меня осенью
— С генералом Судоплатовым вы были знакомы?
— Конечно, он неоднократно проводил с радистами инструктаж. Все мои радиограммы, в том числе и те мои самовольные из Читы, поступали лично ему. Он мне казался очень порядочным в общении с сотрудниками, внимательным ко всем нуждам своих подчиненных. Было заметно: он переживал за нас, посылая на задание, стремился свести риск каждого к минимуму. О его высочайшей квалификации не стоит и говорить, он великолепно проявил себя в работе еще в конце