- Борис Ефимович, кто "виноват" в том, что карикатура стала вашим призванием?
- Если ответить "высоким штилем", прибегну к выражению Маяковского: "...революцией мобилизованный и призванный". Любил рисовать с детства. Но мне и в голову не приходило, что это может стать моей профессией.
Когда в Киеве, городе, где я родился, в 1919 году установилась советская власть, захотелось чем-то себя проявить, послужить советской власти. Вспомнил, что умею рисовать. К тому же на этот путь меня толкнул и мой родной старший брат, впоследствии известный журналист Михаил Кольцов, работавший тогда в военной газете "Красная Армия" - это был орган Политуправления 12-й армии, воевавшей на Украине. "Послушай, - сказал он мне, - почему бы тебе не нарисовать карикатуру для нашей газеты? У нас как раз вчера в редакции был разговор, что нужна политическая карикатура". Я стал отнекиваться. "Тут газета, живое дело! Твой рисунок увидят тысячи людей. Как это можно сравнивать?" Я нарисовал карикатуру. Ее напечатали. Сделал еще одну - ее тоже напечатали. Мне это понравилось. И так это пошло, и пошло, и пошло. Художественному мастерству я нигде не учился.
- Выходит, вы самоучка?
- Да, стопроцентный. Я никогда не переступал порога никакой художественной школы и студии, тем более института. А теперь, как видите, действительный член Российской академии художеств.
- А с чего это вам "захотелось послужить советской власти"?
- Первый раз, когда большевики пришли в Киев, на нас они произвели страшное впечатление. "Вторая" советская власть уже была, так сказать, культурная. И я оказался среди той части молодежи, которая искренне к ней примкнула.
- Почему вы с братом спрятались за псевдонимами?
- Во-первых, в те годы так было принято. Во-вторых, это имело большой "стратегический" смысл: обстановка в Киеве была особенно сложной, в городе 12 раз (!) менялась власть. Все это сопровождалось уличными боями, кровопролитиями. Очередные "завоеватели" вымещали свою ярость на мирном населении. Поэтому, чтобы не подвергать своих родителей такой опасности, мы с братом взяли себе другие фамилии.
- Кто из вас это сделал первым?
- Дайте вспомнить... Старший брат. В 1922 году по его настоянию - он уже был довольно известный фельетонист и корреспондент "Правды" - я приехал в Москву. Естественно, не собирался бросать свою профессию. 4 октября 1922 года "Известия" опубликовали мою первую карикатуру, за ней - многие тысячи...
- Позвольте процитировать ваши слова: "На память не жалуюсь, но, откровенно говоря, далеко не все, что было в прошлом, хочется вспоминать". Наверное, одно из самых тягостных переживаний связано с трагической судьбой Михаила Ефимовича? Он был арестован по доносу?
- Доносов на Кольцова было вот столько!..
- Какой из них - решающий?
- Трудно сказать. Кто мог проникнуть в мозги товарища Сталина? Не было такого человека. Один из последних пролежал в столе Сталина больше года. Кольцов продолжал занимать видные посты. Сталин дважды направлял его на международные писательские конгрессы в защиту культуры.
Сталин имел на него старый зуб. Кольцов был обречен, пожалуй, с 1924 года. Но Сталин не торопился. Его восточный принцип - "месть - это кушанье, которое надо кушать холодным". Так он поступал со всеми. Например, с Тухачевским он расправился через 13 лет после того, как посчитал, что тот его обидел. Очевидно, это доставляло ему даже какое-то удовольствие.
- За что же Сталин мстил Кольцову?
- Спустя некоторое время после выхода нового "Огонька", который задумал и выпускал Кольцов, он сказал мне: "Вчера меня вызывал Сталин. Приезжаю в ЦК. Он принимает меня в своем кабинете: "Товарищ Кольцов, "Огонек" - неплохой журнал, живой, но некоторые товарищи, члены ЦК, говорят, что в нем замечается сервелизм". - "Какой сервелизм, товарищ Сталин?" - "Сервелизм, угодничество. Товарищи члены ЦК говорят, что вы в "Огоньке" скоро начнете печатать, по каким клозетам ходит товарищ Троцкий". Брат был ошеломлен. Троцкий был тогда членом Политбюро, председателем Реввоенсовета республики, второй человек во власти. "Товарищ Сталин, мы считаем, что "Огонек" - массовый журнал, мы рассказываем о руководителях, о вождях рабочего класса. Вот дали очерк "День Калинина", очерк "День Рыкова", дали и очерк "День Троцкого". А недавно напечатали фотографию - окно, через которое товарищ Сталин бежал в Баку в 1902 году, когда полиция нагрянула в подпольную типографию, которую он организовал". Сталин покосился на него. "Товарищ Кольцов, я вам передал мнение товарищей членов ЦК. Учтите это в дальнейшей работе".
А еще до этого разговора в Кремле случилось вот что. После смерти Ленина Троцкий уехал лечиться в Сухум. Кольцов послал туда огоньковского фотокорреспондента, и тот привез кучу снимков: Троцкий на лечении, на берегу моря, на охоте, с женой Натальей Ивановной, с врачом и т.д. Кольцов отобрал шесть фотографий. Встала дилемма: как быть? Напечатать - значит вызвать ярость генерального секретаря. Не печатать - возмутится Троцкий, поймет, что струсили, уже вовсю полыхала ожесточенная внутрипартийная дискуссия между оппозицией и сталинским руководством. Кольцов никогда не был трусом. Те шесть фотографий были напечатаны в "Огоньке" на целую полосу под названием "Л.Д. Троцкий в Сухуми". У Сталина была феноменальная память, вернее, злопамятство. Он этого не забыл. Прошло 14 лет. 12 декабря 1938 года по поручению Сталина Кольцов выступил в ЦДЛ с докладом о "Кратком курсе истории ВКП(б)", по окончании которого поехал на ночное дежурство в редакцию "Правды". Там его уже ждали...
13 месяцев он провел в застенках Берии и 2 февраля 1940 года после 20-минутного слушания его "дела" был расстрелян в Лефортовской тюрьме. Реабилитирован в декабре 1954-го.
- По сути, вы чудом остались в живых. Хотя поводов было достаточно. Предисловие к вашему первому альбому политических карикатур написал не кто иной, как Троцкий, с которым вы, кажется, были не только лично знакомы, но и пользовались его дружеским расположением. И ведь у вас была карикатура на Сталина, и о ней знали не только ваши знакомые, но и его люди?
- Тогда было в моде печатать в журналах дружеские шаржи. Был такой журнал "Прожектор", который издавала "Правда". Там в смешном, шутливом плане изображались Луначарский, Троцкий, Калинин, Каменев, Радек. Однажды кто-то из сотрудников предложил: "А что, если шарж на Сталина?" Шарж поручили мне. Рисунок выполнил по всем канонам этого жанра: низкий лоб сделал еще более низким, глаза - еще уже, усы - еще гуще, сапоги, до блеска начищенные, - еще тяжелее. На всякий случай решили показать Марии Ильиничне, которая вместе с Н.И. Бухариным значилась редактором этого журнала. Сестра Ленина рассматривала шарж без улыбки: "У него тут какая-то лисья рожа. А впрочем, давайте пошлем в ЦК, в его секретариат, Товстухе". Товстуха, помощник Сталина, вопреки своей забавной фамилии был угрюмым, под стать своему Хозяину. Через два дня рисунок вернулся в "Правду" с запиской от Товстухи: "Не печатать!" Не знаю, показывал ли он его Сталину. Но с тех пор, если я рисовал Сталина, то только "как надо".
- Сами для себя вы нашли объяснение тому, что лично вас, по счастью, репрессии не коснулись?
- Объяснение очень простое. Этого не прозошло ни по доброте, ни из гуманности, ни по жалости - все эти эмоции были Сталину чужды. Он, как известно, не пожалел ни собственного сына, ни жену. Но он был Хозяин. Мы так его между собой и называли. Его хозяйством была вся страна. И в этой стране между прочими делами ему был нужен хороший, опытный карикатурист. Мои карикатуры ему нравились, он их, в чем я не раз убеждался, внимательно рассматривал. И он меня оставил, сказал: "Нэ трогать".
- И все в вашей жизни было безоблачно?
- Как "брат врага народа" после ареста Кольцова я был отстранен от работы в печати. Единственный, кто не оставил меня в беде, - литературовед и искусствовед Илья Самойлович Зильберштейн, со свойственной ему настойчивостью уговоривший директора Литературного музея В.Д. Бонч-Бруевича заказать мне серию иллюстраций к произведениям Салтыкова-Щедрина, что в ту пору очень поддержало меня материально и морально. Потом в предвоенные, а затем военные годы работал в "Труде" и "Красной звезде" - вместе с Ильей Эренбургом.
- Не пытались с помощью карандаша свести счеты с каким-нибудь своим обидчиком или недоброжелателем?
- Ну это было в далекой молодости. Как-то в одной карикатуре изобразил молодого человека, который ухаживал за девушкой, которая нравилась мне. Я его, так сказать, пропечатал. Но это, конечно, некрасивый поступок. Иногда, как и другие художники, использовал какой-нибудь типаж в безобидных целях.
- Это правда, что у вас есть шарж на Станиславского?
- Да. Но этот рисунок в печать не попал. Это было в 20-е годы. Как-то мы с женой были во МХАТе. В антракте ко мне подошел капельдинер и пригласил пройти за кулисы, в кабинет к Константину Сергеевичу. У Станиславского сидел известный американский антрепренер Юрок. Он сказал: "Сделайте дружеский шарж на меня вместе со Станиславским". Я нерешительно посмотрел на Станиславского. Он сдержанно улыбнулся. "Пожалуйста". На следующий день я принес рисунок в театр. Рисунок понравился. И вдруг, когда мы прощались, Юрок сует мне 50 долларов. "Что вы? Зачем?" - запротестовал я. "Нет-нет, пожалуйста!" - он замахал руками. Пожав плечами, я положил зеленую бумажку в карман.
- У вас немало дружеских рисунков и шаржей на Маяковского. Судя по всему, вы ему симпатизировали?
- Я его очень любил, уважал. Действительно сделал на него довольно много шаржей. Атлетическая фигура, рисовать его было легко. В свою очередь, он, можно сказать, написал на меня эпиграмму, которую потом в его записных книжках нашел тот самый Илья Зильберштейн. По-видимому, это начало какого-то стихотворения, оставшегося незаконченным:
Две щеки рыданьем вымыв,
Весь в слезах Борис Ефимов...
- Не припомните, когда увидели Маяковского впервые?
- Скорее всего, в редакции "Известий", куда он часто приходил.
- Еще одно легендарное имя - Леонид Утесов...
- Познакомился с Утесовым, по-моему, в "Огоньке", у Кольцова, который тогда что-то печатал о нем. Свою славу этот артист заработал потом и кровью. Шагая по жизни с песней веселой, вовсе не был баловнем судьбы. Вспомнить хотя бы историю "послесловия" "Веселых ребят": после громкого успеха фильма режиссер Григорий Александров был награжден орденом, Любовь Орлова стала заслуженной артисткой, а исполнитель главной мужской роли - пастуха Кости - получил фотоаппарат...
- Как известно, шаржи, как и эпиграммы, - дело тонкое, рискованное. Были обиды?
- Были, были. Главным образом, от "вашей сестры".
- Например?
- На меня страшно обиделась Рина Зеленая. Хотя ничего обидного в рисунке не было. Подлинно дружеский шарж. Немножко шаржировал ее носик, очки, "разбросал" повсюду бантики. Рина отличалась безупречным чувством юмора. Но здесь оно "дало осечку". С тех пор до самой смерти она со мной больше не разговаривала...
- А еще?
- Агния Барто тоже была недовольна шаржем. Рисунок такой: она бежит, догоняя писателей-мужчин, как бы не уступает им в своем творчестве, пальто развевается. Почему-то шарж показался ей обидным...
- А что заставило взять на руки балерину (есть такая фотография) Ольгу Васильевну Лепешинскую?
- Нахальство!.. Наверное, это был какой-то капустник или встреча Старого Нового года. Фотографию мне прислал бессменный директор ЦДРИ, неутомимый остряк и любитель розыгрышей Борис Филиппов. Фото сопровождалось анонимным пародийным посланием "шантажно-вымогательного" характера с угрозой нарушить мир в наших семьях. "Шантаж", однако, был разоблачен. А с великолепной Ольгой Васильевной нас связывает многолетняя дружба.
- Разрешите некорректный вопрос? У вас есть работы, за которые вам сегодня неловко?
- Да, есть такие, за которые мне досадно, не хочется ни видеть их, ни вспоминать. Но они были. Потому что было такое время, когда, так сказать, не приходилось капризничать: "Нет, этого я рисовать не буду!" Подобное означало просто положить голову на плаху.
- У вас на столе кисти, свежие краски, рисунки. Как всегда, вы в работе?
- Сейчас собираю рисунки для альбома "Сатирическая летопись века". А может быть, устрою выставку. Регламент мой иссякает. Стараюсь не терять времени...