Режиссер «Пугала» Дмитрий Давыдов выпустил в российский прокат «Чуму»
Режиссер «Пугала» Дмитрий Давыдов выпустил в российский прокат «Чуму». Изрядно поездивший по фестивалям и собравший престижные награды, девятый фильм якутского классика в Москве встретили с прохладцей. Жестокая, мужская история, снятая рафинированной черно-белой камерой, напомнила все «бойцовские клубы» мирового кинематографа и вывела на «проклятый» русский вопрос, сформулированный уже не Достоевским, но Балабановым: «В чем сила, брат?»
Один из рецензентов даже пошутил, что в новой стерильно-артхаусной ленте автора «Пугала» и «Нелегала» герои в основном заняты колкой дров. Это и неудивительно — враждующие односельчане связаны по роду деятельности с лесозаготовками. Иван (Георгий Бессонов) — чистая душа, терпила, слегка блаженный — плотник. Его антагонист и гонитель, бывший мент Влад (Евгений Николаев) — местный коммерсант с лесопилкой. Оба отцы-одиночки. У Ивана недавно умерла жена, а сын-подросток Тарас (Эрхан Слепцов) отца презирает, как-то раз даже кидает за ужином ему в лицо: «Лучше бы ты умер!» У Влада все ровно наоборот: он сам дико раздражен на своего сына — полноватого, заторможенного Кимчика, которого практически до конца фильма даже не называют по имени, величая «бабой» и «слабаком».
Конфликт развивается в духе вечных в якутском кино 90-х — из-за кидалова и бабла. Влад заказал Ивану собрать для него лодку, но денег не заплатил. Иван решил ее продать, но в ту же ночь лодка «внезапно» сгорела. Потасовка, Влад жестоко избил Ивана, а Тарас, решив, что ему не по пути с отцом-тюфяком, крепко призадумался. И на следующий день взял да напросился в помощники и воспитанники к врагу. Протестный мальчишка и деревенский ястреб сразу находят общий язык: Тарас учится управляться с бензопилой, водить грузовик, курить, сплевывать через плечо и драться. Его жертвой становится безропотный запуганный Кимчик, который молча утирает слезы и втихаря от названого «братика» и папы сидит ночами на крыльце — мечтает увидеть северное сияние...
Критики не раз отмечали, что Давыдов, как всякий большой художник, умело жонглирует жанровыми регистрами. Среди его разнородных картин есть триллер («Нелегал»), черная комедия («Ыт»), мелодрама («Нет бога кроме меня»), абсурдистская фантасмагория («Песни лета»). Ну а «Чума» — это, конечно, притча. Любимые режиссером герои-изгои прячутся от давления сильных мира сего, чтобы в финале занять глобальное место в пространстве. Их эмоциональное состояние подчеркивает коматозная, вязкая атмосфера ленты, снятой в подчеркнуто фестивальной манере, которую не любящие такой стилистики зрители именуют «сокуровщиной» и «тарковщиной». Медленно перемещающаяся камера охватывает суровую красоту северного лета, призрачные лиственные леса играют черными отражениями в ряби мистических озер, в белесое небо взмывает кречет...
Конечно, неслучайно то, что Иван — плотник, а Тарас — блудный сын, но к одним лишь библейским мотивам сводить эту работу нельзя — присутствуют явные отсылки к шаманизму и анимистическим культам. Так, в двух «якорных» эпизодах оба мальчика, сначала Тарас, а спустя время Кимчик, раздеваются и стоят на ветру, ловя его потоки. Согласно древним поверьям, у якутов три мира — подземный, средний и горний — и, соответственно, три души: земляная (буор-кут), что завязана на чувственном восприятии; материнская (ийэ-кут), которую человек усваивает со своей культурой; воздушная (салгын-кут) — «жизненный эмбрион», даруемый свыше сгусток энергии, ядро личности, предназначение. Тарас совершает ритуал и становится сильным, но предает отца, Кимчик прекращает терпеть издевательства и уходит от Влада вслед за настоящим учителем.
Как это бывает у Давыдова, простые, понятные герои обретают архетипический объем. Так, в его дебютном «Костре на ветру» с первых кадров, показывающих унылую жизнь двух стариков, потерявших сыновей, был задан тон античной трагедии. Один — деревенский праведник, обиду на жизнь отпустил; второй, мстительный, непокорный, затаил и разогрел.
Рецензенты не раз отмечали, что магия Давыдова работает «на границе зрения, между строк». Чума здесь — метафора насилия, и отчасти это — «чума на оба ваши дома». «Бойся слез обиженного тобой человека, ведь он будет просить меня о помощи, и я помогу». Многие приписывают эту фразу Библии, другие — Корану, хотя дословно ее нет ни там ни там. Впрочем, тот же смысл вполне передает знаменитое: «Мне отмщение, и Аз воздам». Или, говоря по-современному, «добро должно быть с кулаками». Только обретя внушительные кулаки, добро в «Чуме» побеждает.
Ну а в жизни разве по-другому?