- Кирилл Владимирович, кто были ваши учителя в литературе?
- Я родился в Бессарабии, тогда еще румынской, и в детстве единственной русской книгой в доме оказался томик Пушкина. Первое стихотворение сочинил лет в семь. Когда началась война, мне было 11. Я стал ее "летописцем": составлял сводки, рисовал карты военных действий. Поэзией увлекся позже. Но после школы подал документы в Одесский институт инженеров морского флота, потом перевелся на физико-математический факультет Белгород-Днестровского учительского института. Но в 1949-м все-таки послал стихи на творческий конкурс в Литинститут и поступил. К сожалению, преподаватели многое от нас скрывали. Их "регламентировала" идеология. Я умудрился окончить институт, не зная о существовании Платонова и Мандельштама. Гораздо больше дало общение со студентами: я учился с Фазилем Искандером, Леонидом Жуховицким, Борисом Никольским.
- В стихотворении "Обратный отсчет" вы пишете: "С первых лет я смотрел на мир глазами маленького старика,// познавшего светопреставление.// ...Теперь, наконец, я решительно помолодел -// пришла свобода, простор для мыслей и чувств..." Но внутренняя свобода у поэта есть всегда: как иначе писать стихи?
- Отчасти вы правы. Но это не просто экзистенциальная общая формула, а моя личная. Я имел в виду именно свое время, свою биографию: сознательная жизнь, начавшись "со смерти и старости" - с войны, как бы перевернулась, шла обратным ходом. А освобождение нас от уклада тоталитарных рамок способствовало поздней молодости: как я писал в другом стихотворении, "вторая молодость моя была сильней начальной". Конечно, в юности было много светлого и хорошего. Когда мне шел 16-й год, праздновали Победу, и я так ликовал, что до сих пор в душе это ощущение осталось.
- В вашей новой книге есть "Сонет о критиках": "...не прожить и дня без их укола -// Как жеребец от шпор, взовьется стих". Вы так нуждаетесь в критике?
- Для меня критика - проверка написанного, взгляд со стороны. Потому что сам могу ошибаться. Прежде всего важен отзыв любимой женщины, независимо от того, права она или нет, а также обобщенное мнение окружающих. Мечтаю о доброжелательном, вдумчивом читателе-собеседнике, способном стать другом. Для меня в литературе важно, чтобы от автора к читателю шло какое-то послание. Вот, скажем, прочел я Пелевина - "Чапаев и Пустота" - с интересом, но по окончании понял, что такого послания не получил. Или "Голубое сало" Сорокина - совсем не понравилось, а некоторые вещи показались просто омерзительными. Ощущается снижение литературного уровня: много талантливых произведений, но нет значительных - какая-то пустота. Может, мир таким образом отдыхает от потрясений, пережитых в прошлом веке.
- Поэтический ХХ век начался с Блока, а ХХI?
- Сейчас имен такого масштаба нет. Последним крупным русским поэтом был Иосиф Бродский. Сейчас литературе приходится заново завоевывать место в жизни. Ей нужно "нарастить мускулы" в борьбе с мощными визуальными соперниками - телевидением, Интернетом. Которые без нее в итоге просто потеряют смысл: все-таки в начале было Слово и так будет впредь. Когда появилось кино, все предрекали скорую смерть театру, но он выжил, хотя ему пришлось искать новый язык. Интернет - удивительное средство массовой информации: с одной стороны, мусорная корзина, в которой можно пропасть, с другой - море, где опытный рыбак всегда сможет выудить ценную рыбу.
- И какое, на ваш взгляд, будущее нашей словесности?
- Сейчас ощущается небывалый прилив творческой энергии. По поступлению рукописей на конкурс молодых литераторов со всей России видно, насколько увеличилось число людей, стремящихся выразить себя и свое время. И это несмотря на то, что литературой прожить нельзя, она во многом невостребована.
Конечно, сейчас талантливому человеку нужен характер, умение сопротивляться, отстаивать свое мнение. Такой город, как Москва, - большое испытание для приехавшего самородка, которое выдерживает не каждый. Появляется соблазн работать на моду, на "что сегодня носят". Есенин в свое время выдержал, но какой ценой: гениальная вспышка - и только 30 лет жизни!
- А ваши ученики?
- Я не могу употреблять слово "ученики". Я не учу писать, а стараюсь создать атмосферу, благоприятствующую развитию дарования. Как садовник, который вовремя польет цветы. Наиболее интересными из тех, кто ходил в поэтическую студию, были Иван Жданов, Алексей Парщиков, Нина Искренко - ее, увы, уже нет в живых. Александр Еременко давно не пишет, но он породил целое поэтическое направление. Место в литературе ему обеспечено независимо от того, создаст он еще что-нибудь или нет.
- А вы как поэт к какому направлению тяготеете?
- Ни в советское время, ни теперь я не попадал ни в какую обойму. Чаще всего меня относили к разряду "и другие". Есенин говорил одному поэту: "Надо стараться, чтобы твое имя все время мелькало - либо под стихами, либо под скандалами, иначе проживешь всю жизнь Пастернаком". Борис Леонидович был тогда совершенно в тени, шумели другие. Но ошибся даже Есенин, не догадавшись, что Пастернак "прошумит" на седьмом десятке лет!
Так что молодым я бы такой совет дал: у каждого свой путь к известности, но всегда страшнее чрезмерный аванс, чем недооценка. Скажем, Юрий Кузнецов - очень талантливый поэт, но когда он начинал, Вадим Кожинов назвал его гением, и это сослужило плохую службу. Конечно, есть люди, которых не захвалишь,- Пушкина ранняя слава не испортила. Но это исключение из правил.
- В заметках "Моя мозаика" вы пишете: "Страшновато, что не прерывается традиция трагической гибели..." Но бывает ли поэзия без трагической ноты?
- В нашей литературе эта традиция началась в XVIII веке с Баркова и с тех пор продолжается - Лермонтов, Есенин, Маяковский, Цветаева... Три года назад ушел из жизни 26-летний поэт из Екатеринбурга Борис Рыжий...
Цвейг в работе "Борьба с безумием" делит творческие натуры на два типа - центростремительный и центробежный. Первые, как Гете или Лев Толстой, все вбирают в себя, владеют своим творчеством, как всадник конем, доживая до глубокой старости. Вторые идут навстречу смерти и погибают рано: конь несет их в пропасть.
- Может быть, они острее чувствуют время, которое все напряженнее, жестче, злее? Когда-то и у вас появилась строчка "Я устал от двадцатого века"...
- Прошлое столетие, конечно, для человечества было ужасным - самым тяжелым из всех по двум кровавым опытам - фашизма и коммунизма. Надеюсь, пережив это, мы не повторим прошлых ошибок. У меня есть "Оптимистические стансы", где я, может быть, не совсем оправданно, но с надеждой смотрю на ХХI век. Общество рано или поздно осознает: когда технология обгоняет человеческий разум и духовность, то это грозит всей цивилизации. Нужно научиться жить силой духа, закона, разума, а не по принуждению.
Беседу вела