История без малого двухлетнего пребывания в фашистском плену Якова Джугашвили известна достаточно подробно. Однако сведений о том, что он там общался с сыном Молотова, в открытой печати практически нет.
В Институте военной истории мне удалось найти вырезку небольшой статьи из берлинской газеты "Новое слово" за 7 декабря 1941 года. Она называлась "Сын Молотова". Текст гласил: "Взятый в плен германскими войсками единственный сын наркоминдела СССР Молотова был привезен в Берлин и представлен иностранным корреспондентам. Сын Молотова публично опроверг утверждения своего отца о якобы бесчеловечном и жестоком обращении германских властей с советскими военнопленными".
В ответ в газете "Правда" за 12 декабря 1941 года было опубликовано короткое заявление ТАСС, в котором говорилось, что у Молотова нет и никогда не было никакого сына.
С кем же сфотографировал тюремный фотограф Якова Джугашвили? След этого таинственного "Г. Скрябина" неожиданно обнаружился, когда в архиве Главной военной прокуратуры я знакомился с материалами уголовного дела некоего Василия Кокорина, который в фашистском плену объявил себя племянником Молотова.
Этот человек был арестован 21 июня 1945 года в Одессе, куда прибыл на пароходе с группой репатриантов. В сопроводительных документах значилось, что "он был обнаружен итальянскими партизанами в альпийском местечке Надердорф, где находился под охраной подразделения эсэсовцев как племянник Молотова". Кокорина задержали и доставили в Москву.
На допросах в "Смерше" он рассказал, что попал в плен 11 апреля 1942 года в районе Демянска. Когда условия содержания в лагере стали невыносимыми, заявил коменданту, что его мать, Ольга Михайловна Скрябина, является родной сестрой наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова, настоящая фамилия которого Скрябин.
Кокорина передали в гестапо. Одновременно с ним работали специалисты из ведомства Геббельса. На первом же допросе Кокорину предъявили две фотографии. На одной он узнал Якова Джугашвили. На другой был изображен неизвестный Кокорину молодой человек. "Но это же ваш двоюродный брат Григорий Скрябин", - воскликнул допрашивавший его офицер. Вскоре "братья" оказались в берлинской тюрьме "Шарлоттенбург". Как показал Кокорин на допросе в "Смерше", им разрешали общаться, и однажды Григорий рассказал, что на самом деле он Василий Тарасов из Воронежа. А назвался сыном Молотова, чтобы выжить в плену. Фашисты устроили ему встречу с Яковом Джугашвили, который заявил, что никакого сына Молотова никогда не знал (видимо, тогда и была сделана фотография, обнаруженная Дмитрием Волкогоновым в личном архиве Сталина и опубликованная в книге "Триумф и трагедия" - С.Т.).
Специалисты гестапо легко разоблачили "Скрябина" - Тарасова, и он вскоре был расстрелян. А вот Кокорина, если верить документам "Смерша", им удалось "завербовать для провокаторской работы среди заключенных концлагеря, о чем он дал письменное обязательство".
На допросах Кокорин сообщил, что в 1943 году был переведен в блок "А" концлагеря Заксенхаузен, где находился и Яков Джугашвили. Здесь заключенные (в основном родственники высокопоставленных политиков) содержались на привилегированном положении - в двухместных или одноместных камерах. Они могли гулять во дворике. Паек им полагался такой же, как и эсэсовской охране.
Однажды начальник лагеря вызвал к себе Кокорина и Джугашвили и объявил им, что они могут беспрепятственно общаться. Но Яков отказался от этого "послабления" в режиме. Он, по оценке Кокорина, был угрюм и замкнут. 8 сентября 1943 года Джугашвили погиб. По одной версии, сам бросился на колючую проволоку, которая находилась под высоким напряжением. По другой - был убит часовым при попытке подбежать к ограждению.
Кокорин заявил следователю, что не видел, как погиб Джугашвили, но отчетливо слышал звук выстрела. Видимо, это признание и послужило причиной предъявления ему обвинения в соучастии в убийстве сына Сталина.
Судя по всему, Кокорин действительно был родственником Молотова. На мысль об этом наводит то, как долго с ним возились, используя в некоей тайной политической игре.
По первоначальному обвинению следствие длилось четыре года. В феврале 1949 года репрессировали жену Молотова. И тут же переквалифицировали обвинение Кокорина на статью об измене Родине. Причем эпизоды с Яковом Джугашвили и "Скрябиным" - Тарасовым в новое обвинительное заключение вообще не вошли. Похоже, министр госбезопасности СССР Абакумов готовил на Молотова "компромат" в виде родственника-предателя. Но по какой-то причине он не был использован, и 10 января 1952 года военный трибунал Московского военного округа приговорил Кокорина к высшей мере наказания. При этом суд перед оглашением приговора совещался три часа. Видимо, без консультаций с высшими инстанциями не обошлось.
В кассационной жалобе Кокорин написал без обиняков: "Прошу Военную коллегию Верховного Суда СССР выяснить дело со мной, просто связаться с правительством, а особенно с В.М. Молотовым и окончательно решить мою судьбу..."
Этот крик не был услышан. 26 марта 1952 года приговор был приведен в исполнение.
"ЭТО БЫЛА ГИТЛЕРОВСКАЯ АГИТКА"
Ситуацию с Василием Кокориным по просьбе редакции комментирует внук Вячеслава Молотова, политолог и постоянный автор "Труда" Вячеслав НИКОНОВ:
- История эта давняя и не имеет под собой никакого основания. У деда племянники были, но никто из них не воевал. Это первое. Второе - у него не было сестры Ольги, у него была одна сестра - Зинаида, и у нее детей не было.
Поэтому здесь, я думаю, был какой-то элемент явления "детей лейтенанта Шмидта" в сочетании со стремлением немецких спецпропагандистов усилить эффект от взятия в плен сына Сталина: помимо того, что взяли сына Сталина, еще и - племянника Молотова. Скорее это была какая-то агитка, нежели что-либо другое. Не было такого родственника. Это все байки.
- А вообще у вашего деда много объявлялось подобных "сыновей лейтенанта Шмидта"?
- Я не знаю, сколько их всего было. Наверное, немало. Все время появлялись какие-то люди, которые вроде бы как считали себя его родственниками, а на самом деле таковыми не являлись. Много легенд. До сих пор приходит масса писем, в которых мне сообщают, что я, мол, ваш родственник или родственница, что в семье говорили об этом, что это наше семейное предание... Примерно так. Но чаще всего это никак не подтверждается.
- А вы как-то проверяли?
- Это достаточно легко проверяется. У меня есть вся родословная нашей семьи, поэтому кто есть кто, во всяком случае, до 17-го года, достаточно хорошо известно.
- Почему же тогда еще в 50-е история с приемным сыном и лжеплемянником не была разоблачена?
- Это никого не интересовало, я думаю.
- И в архиве вашего деда никаких заметок по этому поводу нет?
- Нет. И от деда, я во всяком случае, об этом ничего не слышал.