Полина Жеребцова - свидетель чеченской войны. Той самой, о которой мы до сих пор знаем очень мало и которую всячески стараемся забыть
В эти дни исполняется 25 лет с начала масштабных военных действий. «Чеченские дневники» Полины Жеребцовой, новое издание которых только что вышло в свет, — красноречивый документ эпохи, раны которой саднят и не заживают уже четверть века. Полина — уроженка Грозного. С 1994 года, девятилетней девочкой, она начала вести записи трагических событий. «Дневники» впоследствии были переведены на 22 языка. О том, насколько глубоки нанесенные войной травмы, она рассказала корреспонденту «Труда».
— Полина, сейчас о той войне предпочитают не вспоминать, о жертвах — не говорить. Может, действительно не стоит бередить раны?
— Мои слова могут быть неугодны только военным преступникам. На той войне гибли и страдали прежде всего мирные жители вне зависимости от национальности и религии. А первыми под бомбами в Грозном погибли русские старики, прошедшие Вторую мировую. Русских в столице проживало тогда 80% процентов. Я отлично помню, что в семьях зачастую папа был чеченец, а мама — русская или украинка. Семьи — многодетные. Преступлением было стравить народы: русские солдаты сражались с чеченцами, по сути, ребятами из соседнего двора. До 2003 года в республике у всех были паспорта СССР.
Мирные жители не умеют стрелять, и нам было тяжелее всего. Я видела и записывала. Как люди жили в руинах, торговали на базарах, каждый рассчитывал только на себя: ни пенсий, ни пособий много лет. Как после первой войны местные националисты, воспользовавшись ситуацией, начали грабить и убивать русских земляков. Порядочные ингуши и чеченцы старались всегда вступаться за соседей.
А потом Вторая война... Она началась с кровавого ракетного обстрела 21 октября 1999 года. Я и мама на центральном рынке угодили под осколки, были ранены, наши соседи по рынку — убиты. Недалеко от нас погибли 15-летняя девушка, торговавшая в ларьке конфетами, парень 19 лет, который пришел помочь сестре, женщина Роза на восьмом месяце беременности, торговавшая капустой, — у нее сиротами остались семеро ребятишек...
Я выжила, но в моих ногах оказалось 16 осколков. А что стало с людьми, которые были ближе к взорвавшейся ракете? Оторванные головы, руки, ноги — тела, превращенные в пыль. Мам дети находили по заколке для волос или пуговицам на кофте...
Это невозможно забыть, даже если захочешь. Бои ожесточились, чеченские города и села под авиаударами превращались в руины. Голод. Холод. Ракеты. Бомбы. Мы топили черный снег с привкусом гари, чтобы пить... При Аслане Масхадове республику наводнили исламские фундаменталисты. Мы, школьники, начали учить арабский язык, хадисы и Коран, в республике был введен шариат, на улицах — публичные казни и избиения палками. Женщины и юные девушки надели хиджабы.
Бежать, но куда? Помощи от государства не было. Помню, девочек, моих соседок и одноклассниц, стали рано отдавать замуж. Некоторые в 15-16 лет уже стали мамами. Меня тоже сватали, но я упросила маму и отчима дать мне закончить девять классов. Потом, когда я уже поступила в пединститут, публиковалась в газетах и журналах на Северном Кавказе, мне в голову пришла идея издать детский дневник. Чтобы в других регионах узнали правду о том, как страдали мирные жители.
— Чеченцы и русские могут стать друзьями, братьями? Или слишком тяжел груз прошлого?
— Той Чечено-Ингушетии, в которой я родилась и в которой люди разных национальностей и религий были друг к другу добры, — ее нет. Все народы Чечни страдали, всех, кто там родился и жил, настигли боль и ненависть. И в России многие матери и отцы потеряли сыновей. Нет, это быстро не заживает. Понадобятся десятилетия. Если я возвращаюсь на родину, то только во снах.
— Вы теперь живете в Финляндии. Почему?
— В России мои книги выходят с трудом: тема сложная — Кавказ, война, страдания мирных жителей. Здесь работать легче. Хотя я сотрудничаю с издательством «Время», оно же публикует архив Александра Солженицына, книги Светланы Алексиевич. Спектакли на постоянной основе по моим произведениям идут в Екатеринбурге и Перми, а в Хельсинки недавно с аншлагом прошла премьера моей антивоенной пьесы «Дочь Пророка». Мои стихи и проза переводятся на многие языки — значит, они кому-то нужны? Меня иногда сравнивают с Анной Франк или Таней Савичевой — не надо этого делать. Я выжила, а многие, кто делал записи под бомбами и в лагерях смерти, — нет.