Французская героиня сделала на фестивале NET неожиданное признание
На фестивале «Новый европейский театр» началась пора французских спектаклей. На двух из них побывал корреспондент «Труда». Впечатление шло по нарастающей.
«Великая и невероятная история коммерции» Жоэля Помра (всегда ставящего только свои тексты и, как правило, в театральной «Компани Луи-Бруйяр») — спектакль одновременно реалистический и условный.
Реалистический, потому что эта пятерка коммивояжеров (или, точнее, две пятерки — одни и те же актеры изображают типологически рифмующихся персонажей в ситуациях, отстоящих друг от друга на 40 лет) в своих речах и действиях выглядит вполне жизненно, разве что сами ситуации очень уж формульно заострены. В первой, относящейся к 1968 году, четверо опытных торговцев обучают своего юного коллегу тонкостям ремесла, сколь артистичного, столь и циничного. Поначалу у него, не приемлющего принцип «не обманешь — не продашь», ничего не получается. Но, открыв для себя творческую сторону профессии (надо проникнуть в психологию клиента, внушить не только ему, но и себе, что ты заботишься о его благе, а необходимость брать за это деньги тебе едва ли не более неприятна, чем ему — отдавать), он обнаруживает в себе незаурядный талант — и мгновенно вырывается в лидеры.
Во второй ситуации — наши дни — наоборот, для четверки ветеранов, уже растерявших профессиональный драйв, проводит мастер-класс молодой менеджер. Он с ними насмешливо-жесток, и когда один из «стажеров» не выполняет задание, издевательски отстраняет старика от дел. Но тут — Бог из машины — на юного наглеца находится управа: от него уходит жена, и он мгновенно превращается в никчемного истерика, которому требуется утешение тех, кого он только что унижал.
Смысл этой зарифмованной двустрофности можно прочесть по-разному. Например, так: если шестидесятничество, с его борьбой за идеалы свободы (фоном идут теленовости о волнениях в Сорбонне), очеловечило даже профессию коммерсанта и успеха достиг тот, кто повернулся лицом к людям, то 2010-е оказались столь же бесплодными, сколь и бездушными, доказав бесперспективность циничного капитализма. Но можно и так: корни сегодняшнего кризиса — именно там, в 60-х, допустивших опошление прекрасных идеалов торгашеской жизнью...
В любом случае это четко формализуемый общественно-нравственный посыл. И вот тут актуальным становится другое свойство театра Жоэля Помра — его условность. Все реалистические диалоги героев происходят в абстрактном черном пространстве, различные точки которого вдруг выделяются светом, и мы видим персонажей как некие фигуры ожившей скульптурной композиции. Конфликт чистогана и человечности извечен, как черный космос, окружающий этих бесприютных рыцарей удачи.
Если спектакль Помра внешне скуп, то «Король Убю» Деклана Донеллана (совместное производство «Театр э компани» и «Чик бай джаул») обрушивает на зрителя каскад пантомимы, танца, жаргона, черного юмора — всего, что соответствует жанру фарса. Пьеса Альфреда Жарри, в конце XIX века заглянувшего едва ли не на 100 лет вперед и предвосхитившего абсурдизм второй половины века ХХ, и во Франции-то долгое время не могла найти достойного признания, а у нас только в последние десятилетия приходит к читателю и зрителю. Приходит прежде всего благодаря блистательному переводу Сергея Дубина, великолепно обыгрывающему жаргон и предлагающему свои неологизмы не в бровь а в глаз, вроде казначальника (казнокрад + начальник), набеймошенника, госпожи Финансиськи, секир-финанса, деньжатного пана, который «в шлеме ни дать ни взять бронетыква»... Можно сказать, что благодаря Дубину французский «Король Убю» стал явлением русского балаганного театра.
К русскости еще вернемся. А пока — о том, как Донеллан делает «Убю» еще более близким к нам, сегодняшним. Собственно, сперва перед нами никакого Убю и никакого смутного XVII века: мы видим чистенькую современную квартиру и ее вполне ухоженных обитателей. Правда, у одного из них, подростка, странная страсть все снимать на камеру — а постановщики передают картинку на экран, и благодаря этому мы замечаем сперва ма-а-аленькие нечистотки этого дома (скажем, чуть-чуть недомытый туалет), а потом это вырастает в бо-о-ольшущее дерьмище. Вглядишься — и вот уже перед тобой не добропорядочные супруги, а пара проходимцев с сознанием средневековых бандитов, убивающих законного (правда, очень глупого — ну как положено в балагане) короля, грабящих свою страну, а когда грабить больше нечего — идущих в поход на соседнюю державу, получающих по мозгам и плывущих в поисках новой страны-жертвы — где бы еще какого-нибудь короля убить... Сегодня рядом с нами нет королей, но разве рейдерского разбоя, от рядовых бизнес-разборок до крупных международных агрессий, стало меньше? На этом чередовании планов (свет — пластмассовая внешность явлений, затемнение — их кроваво-фарсовая суть) строится все представление, полное ужимок и нарочито корявых плясок. Тут — раздолье для Донеллана, непревзойденного мастера пластических действ. XVII и XXI век, пафос и пародия, смех и смерть все время обмениваются пасами: мозги у политических противников высверливают кухонным миксером, на войну идут, грозно неся ершики для чистки унитазов (видимо, те, которыми «недоработали» в начале). Редкий случай, когда остроумие режиссера в такой степени адекватно остроумию автора. Смешно до уморы.
Ну и обещанный русский сюжет. Собственно, он заложен в самой пьесе, ведь Убю, доконав Польшу, идет набегом на Россию (уморительно использована увертюра Чайковского «1812 год», как до того, в сцене смерти королевы от простуды, — финал «Травиаты»). Тут — большой вставной эпизод совершенно в духе балагана и настоящий бенефисный номер для исполнительницы роли Мамаши Убю. Она спускается в зал, неожиданно переходит на чистый русский и сообщает, что ей очень нравится в Москве: «Я глянула, у вас перед театром стоят 10 порше, 15 мерседесов... В Столешниковом шикарный «Гуччи», только почему-то в три раза дороже, чем в Париже. Ребята, у вас столько денег — я хочу жить в Москве!» Понятно, что шквал аплодисментов актрисе обеспечен.
Но даже если бы этого эпизода не было, я бы осмелился назвать Камий Кайоль одним из главных открытий спектакля. При всей фарсовой колоритности Кристофа Грегуара (Папаша Убю) и других участников этого замечательного представления. Но именно вокруг очаровательных и страшных ужимок Камий, вокруг ее красоты и шаржевости, вокруг ее ангельских улыбок и ведьминой стервозности сплачивается зрелище и ансамбль.
На поздравление журналиста Камий успела ответить лишь короткой фразой: «Спасибо огромное, я очень рада, нет, я счастлива! Для меня играть в Москве — это подарок! Ведь Москва — моя театральная родина!»
Что за этими словами, какие нити связывают талантливую молодую французскую актрису с нашей страной — об этом, надеюсь, еще будет случай рассказать читателям «Труда».