.jpg)
Михаил Плетнев продирижировал композицией из опер Чайковского и Римского-Корсакова
Одну из кульминационных программ юбилейного Десятого Большого фестиваля Российского национального оркестра его лидер Михаил Плетнев посвятил двум замечательным, но в сегодняшней Москве, к сожалению, попавшим в разряд редких операм великих русских композиторов – «Черевичкам» Чайковского и «Ночи перед Рождеством» Римского-Корсакова. Композиция получилась чрезвычайно интересной, полной параллелей и контрастов, а по красочности и бережности воспроизведения музыки, особенно оркестровой, трудно себе представить исполнение, более приближающееся к идеалу.
Плетнев показал нам прежде всего то, как, обращаясь к одному сюжету, композиторы пишут музыку, с первой же ноты обличающую их индивидуальность. Чайковский начинает оперу с большой, драматичной, хотя и светлой по колориту увертюры, где легко и причудливо вьющаяся мелодия являет один из прекраснейших образцов лирических тем у Петра Ильича. И в дальнейшем композитор подчеркивает не столько фантастическую, сколько юмористическую и любовную стороны сюжета.
Бес (баритон Ярослав Петряник) своими короткими фразками будто пародирует поповские молитвенные причитания. Лирика господствует в ариях Оксаны (очень легкое колоратурное сопрано Пелагеи Куренной) и Вакулы (хваткий, светлый по тембру тенор Игоря Селиванова). Трогателен дуэт Оксаны и Солохи (фактурное меццо Ирины Рейнард), причитающих о пропавшем Вакуле. Комично-пафосны и туповаты куплеты Светлейшего, намекающие на тяжеловесность придворных од екатерининского времени (здесь басу Станислава Швеца, пожалуй, чуть не хватило именно басовой смачности).
Элементы «гоголевщины» проявляются, может быть, лишь в странных модуляциях мазурки-антракта ко второму действию и в очень эксцентрично ритмованном полонезе из третьего действия. А вот русская и запорожская пляски на удивление схожи между собой по настроению и даже интонационности: кажется, Петр Ильич совсем не гнался за «местным колоритом», а просто хотел изобразить веселье.
Напротив, Римский-Корсаков превратил свою партитуру в коллекцию гармонических и тембровых чудес. В какой-то степени ему было легче это сделать, поскольку оперу он писал на 20 лет позже Чайковского (при жизни Петра Ильича «не мог бы взяться за этот сюжет, не причиняя ему огорчения»– такие высокие отношения были в ту пору между русскими композиторами). Тогда у него уже был за плечами богатый опыт музыкального воплощения сказок – «Майская ночь», «Снегурочка», «Садко» (симфоническая картина), «Шехеразада»… Уже во вступлении Плетнев, как чародей волшебной палочкой, «зажигает» для нас одну мажорную гармонию за другой – словно звездочки на хрустальном небе в рождественский вечер. Изумительного качества валторновые, кларнетовые соло, перезвон колокольчиков –перед нами палитра спектрально чистых оркестровых красок, которыми маэстро воссоздает написанный композитором волшебный пейзаж.
После загадочного и даже чуть пугающего заклинания Солохи (все та же Ирина Рейнард) и Черта (теперь это тенор Артем Мелихов) наступает чудесный своим юмором «парад» кавалеров Солохи. На уморительно долгих распевах Дьяка (тенор Игорь Морозов), изъясняющегося интонациями благостных церковных песнопений, мои соседи по залу не могли сдержать смеха.
А когда следующий ухажер, Чуб (Станислав Швец), выпивал для храбрости свою стопку, и кларнет нисходящей гаммой очень правдоподобно изображал «буль-буль-буль», публика откровенно хваталась за животы, продолжая это делать и на хмельном дуэте Чуба и Солохи «Гей, чумаче».
Гипнотически повторяющиеся мотивчики скрипок в сцене у Пацюка (не те ли это вареники, что – помните – сами прыгали в рот деревенскому колдуну?), «чертовская» засурдиненная труба и противопоставленный ей «хор» медных, когда Вакула пугает нечистого крестом, скачка-полет (далекий прообраз будущей Сечи при Керженце из «Китежа»), флейтовая мазурка – легкая пляска звездочек… Волшебства сыплются из рукава композитора и любовно преподносятся нам дирижером со щедростью палехских сказочных панно.
Правда, дворцовый полонез Николай Андреевич, видимо, желая дать контраст небесным чудесам, делает, в отличие от Чайковского, вполне традиционным. Зато совершенно неземной свет пронизывает музыку свадебного поезда Овсеня и Коляды, и этой безмятежной гармонией, ласковость которой подобна самому блаженному сну, Михаил Плетнев завершил вечер.