А тут еще Сашина жена, Аня Козлова, тоже художница, удачно продала картину, так что образовались достаточные для поездки деньги, и машина была доведена до степени боевой готовности, и краски собраны, и холсты натянуты - и вдруг в последний вечер перед отъездом что-то дало сбой. Мы с женой пришли пожелать им счастливого пути, как вдруг Мессерер сказал:
- Мы, может, еще не поедем...
- Как не поедете?!
- У Ани депрессия.
Аня действительно иногда молча проходила по двору, не замечая нас, и о чем-то беспокоилась.
Они сняли летнюю дачу в двухэтажном, черт знает как спланированном доме с обитаемой хозяйской половиной к тому же и крошечным забетонированным двориком, который украшали клумбы и коты. Когда я увидел первого кота, я был как-то жалостливо поражен: это было жирное, непомерно раскормленное животное на тоненьких атрофированных ножках, неспособных, казалось, нести бремя этого тела. Действительно, ножки кота на моих глазах подломились, и он улегся на крыльцо, всем своим видом демонстрируя неспособность к самостоятельному действию. Оказалось, что этот кот - кастрат и, следовательно, жизнь его сведена к поглощению пищи и ее выделению в переваренном виде. Все прочие проявления котовской жизни, которые делают ее, собственно, интересной и полнокровной, как-то: кухонные подляны, заточка когтей, бездумное забирание на вершины деревьев, ловля бабочек, шмелей, ос, птиц, мышей и лягушек, гусарские загулы, сопровождающиеся сладострастным воем, драки с себе подобными, бегство от собак или - высший класс! - победа над ними, приласкивание к хозяевам или прогулки по своему усмотрению - все это было ему недоступно. Потом выяснилось, что у хозяев таких котов семь. И все, как и тот, первый кот, кастрированные. То есть, можно сказать, что они любили животных, в особенности котов, но всех их кастрировали. Кто скажет после этого, что человек - не странное существо? Однако в этом заповеднике скопчества, где превыше всего ценились тишина и стерильный порядок, кого угодно могла хватить депрессия. Я понял, что Мессерера надо спасать.
- Слушай, Сань, - сказал я. - Вы завтра утром сядете в машину и уедете. Если надо, по приезде выпьете. А потом просто напишете по пять этюдов - и лето пройдет не зря. Ведь ты сам говорил: дали, туманы, звезды на воде...
- Да, - сказал Мессерер, чуть оживая, - звезды...
- Знаешь, - продолжал нажимать я, - вот ты только подумай: ты сам все это описывал - озера, туманы, ночи, монастырь... А завтра вы не поедете - и ты, может быть, уже не увидишь это больше никогда...
- Да, вот и я думаю: а вдруг больше никогда? И мы просидим лето в этом поганом дворе с кошаками, - уже грозно проговорил Мессерер, - а потом опять эта работа...
- Понимаешь, мы ведь уже не мальчики, нам надо внимательно относиться к своим желаниям...
- Да, внимательно...
В это время за воротами зарычала машина, и, как всегда, неожиданно в темноте возник Володя Хлоповский - музыкант, йог и авантюрист по характеру. Он тут же ухватил суть дела и мгновенно вонзил лезвие в щель сомнений:
- Одна дорога, представь... Вы свободны от быта, от детей. Вы летите вперед, на вас валятся луга, стога, сосны, ветер играет в волосах... А потом какое-нибудь дорожное приключение - и адреналин брызжет, как из душа Шарко.
- Да... - мечтательно сказал Мессерер.
- Знаешь, я однажды перегонял из Германии "Мерседес", - продолжал Хлоповский, - сматывался от бандюков в Польше, в Белоруссии и уже перед самой Москвой, когда у меня уже глаза еле разлипались, обгоняю я трейлер с "Жигулями" и не успеваю еще обогнать, как у одного "жигуленка" отрывается дверь и падает на дорогу прямо сзади меня. Секундой раньше - и плакал бы мой "Мерс". У меня после этого случая сон как рукой сняло. Приехал как огурец. Хотя сорок часов не спал...
- Да, - сказал Мессерер, - это круто.
- А я, - влез в разговор я, - однажды еду из Тулы с женой и кучей детей. Иду в левом ряду, 130, все в порядке. В правом коптят небо два кирпичевоза. И вдруг перед самым моим носом, не мигая, не предупреждая, один кирпичевоз начинает обгон второго. И ему по фигу, что я не успеваю уже затормозить и лечу ему прямехонько в зад, как в каменную стену.
- И что? - тревожно спросил Мессерер.
- А то, что, слава Богу, слева разделительная была не слишком раздолбана и меня только протащило малость дном по колдобинам - и все. Все живы, все целы...
- Да, - сказал Мессерер, сверкая глазами во тьме, - и это круто.
Когда на следующее утро я на велике съездил проверить, на месте ли Сашкина машина, машины не было.
Их не было десять дней. Довольны - не то слово. Жили одни в огромном двухэтажном деревенском доме. Сняли фильм, купались в озерах, привезли двенадцать этюдов. Сейчас эти этюды расставлены на фундаменте дачи для всеобщего обозрения. Но самое забавное не в этом. Самое забавное, что первые три дня, оставшись вдвоем, без детей, они не знали, о чем друг с другом говорить. И поэтому все время ругались. На третий день, когда эта ругань достигла бессмыслицы и апогея, Аня в отчаянии сказала:
- Надо было хоть Борю (самого маленького) взять, что ли...
Да-с, господа, семь лет, проведенных в хлопотах о детях, заботах об их здоровье и о том, чтобы они росли все-таки нормальными, развитыми детьми и умели не только ходить, скажем, но и говорить, рисовать, писать... В общем, все эти годы, когда одна плачет, а другой болеет, одна ест колбасу с шоколадом, а другой поджигает зажигалкой свой палец, - они не просто так минули, господа, и когда Ромео остался один на один со своей Джульеттой... Ах, черт возьми!
Дома у Саши с Аней - множество книг по живописи, по иконописи, гобелены, картины, фотографии. Я думал, что вечером, перед сном, они говорят о чем-то таком, что даже мне не доступно, о том, что может возникнуть только между двумя художниками: о поэзии цвета, о замыслах, о палитре Крыма или палитре Азии... Но, боже мой! Неутомимый сатанинский быт толок и толок в ступе обыденщины все хрупкие и высокие смыслы, крошил замыслы, насылал кашель и корь, ломал бензонасос, засорял карбюратор, тащил в бесконечную нехватку денег, в ерундовые разговоры, в хроническую усталость, в глубокую безмазовщину...
Но рано он торжествовал победу. Ибо на четвертый день они проснулись и поняли наконец, что они свободны и прекрасны, что внутри каждого живы и любовь, и слова о высоком, а вокруг зеленые деревья и золото на голубом...