Александр Шерель, доктор искусствоведения, связанный с Олегом Николаевичем почти полувековой дружбой, рассказывал: "Я дважды видел, как плачет Олег. Один раз это было в Англии, на Чеховской школе. Ефремов вышел из машины, ноги подкосились, он сел и сказал: "Иннокентий Михайлович умер. Мы его похоронили". И заплакал. Прошло некоторое время, и мы встретились здесь, в Мелихове. В три часа ночи пошли гулять. Говорили о Чехове, о жизни, о любви. Вдруг, сев на скамеечку, Олег закинул ногу на ногу и стал читать монолог из "Валентина и Валентины". Тот самый монолог Прохожего, на который многие ходили специально, по нескольку раз. Когда он дошел до слов: "Любовь - это когда ничего не стыдно, ничего не страшно... ", сделал паузу и на следующей фразе: "Когда тебя не подведут, не предадут..." - заплакал.
Олега Николаевича довольно часто предавали, отворачивались от него. Потому что дело для него было важнее самых задушевных приятельских отношений. Но были люди, которых он бесконечно любил, в которых верил. Верил в Чехова. Верил в Володина, которого в начале шестидесятых заставил дописать пьесу "Назначение". Верил в Рощина.
Драматург Михаил Рощин вспоминал о совместных путешествиях. Однажды он заманил Ефремова на БАМ - "стройка века" тогда только начиналась. Фантастически интересной получилась поездка по Сибири - до Владивостока добрались, до берега Тихого океана. Когда смотрели на волны, Рощин сказал: "А хорошо бы и с другого берега на этот океан посмотреть". И через три года сбылось, оказались в Америке: пригласили на премьеру "Валентина и Валентины" в Сан-Франциско.
Михаил Михайлович не участвовал в становлении молодого "Современника", с Ефремовым они по-настоящему сдружились только в 1963 году, когда встретились профессионально, как драматург и режиссер.
О "Современнике" рассказывала актриса Лилия Толмачева, причастная к его судьбе с самой первой легендарной постановки "Вечно живые" по пьесе Виктора Розова. Она вспоминала о том, как тяжело и весело жилось их коллективу под одной творческой крышей. Олег Николаевич создал студию на основе курса и ни на минуту не выпускал своих питомцев из поля зрения. Ефремов не уставал повторять: "Никогда не выходи на сцену, не зная, зачем ты это делаешь". Он стремился, ни в коем случае не подавляя индивидуальности, объединить труппу единым мировоззрением, выработать единый язык общения. И для этого неустанно придумывал новые формы жизни театрального ансамбля.
Например, надо было анонимно заполнить анкету: что вы любите в современном театре? Кто ваши любимые режиссеры? Драматурги? Какую роль вы мечтали бы сыграть? Олег Николаевич собрал анкеты. Спустя некоторое время Лилия Толмачева заметила, что он глядит в ее сторону как-то косо. Наконец подошел:
- Я больше не могу, должен тебя спросить о твоей анкете, страшную вещь заподозрил. Какую роль ты хотела бы сыграть?
- А какую надо хотеть? - удивилась актриса.
- Это ты написала "Даму с камелиями"?
- Господи, Бог свидетель, не я! Да и зачем мне "Дама с камелиями"?
- Честно?
- Честно.
- Господи, камень с души свалился, если ты правду говоришь! А я думаю: вот я на нее надеюсь, а она мне - "Даму с камелиями"...
Он не хотел, чтобы его артисты мечтали сыграть ту или иную роль. Надо было делать то, что необходимо для театра, а не утолять свою собственную творческую неутоленность. У Ефремова требовательность к себе и к коллегам была невероятно высокая. Соответствовать ему было очень трудно. Так что иногда ссорились.
Лилия Михайловна, к примеру, писала заявления об уходе, как только слышала от Ефремова: "Ты несовременная, этот твой романтизм!.." Она говорила: "Олег Николаевич, с какого числа писать заявление?" Однажды он ей сказал: "Я твои заявления складываю. Между прочим, это досье".
Последний спектакль, который Олег Николаевич ставил в "Современнике", - "Чайка". Толмачева играла Аркадину. На одной из репетиций что-то не клеилось, и он взорвался: "Как с тобой трудно!" - "Со мной не трудно, Олег Николаевич, - спокойно ответила она. - Скажите, кто будет репетировать вместо меня?.." Ефремов, сердитый, погасший: "Идем в кабинет". Вошли. "Садись!" Молчит, смотрит на нее. Актриса берет бумагу и пишет: "Заявление. От Толмачевой. Прошу освободить меня в удобное для театра время... " Протягивает ему.
- Сядь. Вместе уйдем. Во МХАТ. Я ухожу, и ты пойдешь. Но сейчас надо выпустить "Чайку". Иногда мне кажется, что ты меня не понимаешь. Аркадина - это же гениальная роль. В ней ты можешь сыграть Нину Заречную, которую не сыграла, а должна была сыграть.
Лилия Михайловна на своем заявлении записывает: "В молодости - Нина Заречная".
- Она образованнейшая актриса! Сколько стихов знает!
Пишет: "Образованнейшая актриса".
- Она народоволкой должна была быть. Просто в театре живет трудной жизнью. Всего своим талантом добивается.
Лилия Михайловна пишет: "...своим талантом... "
Он говорит, она записывает, он говорит, она записывает. Все заявление об уходе исписано, на нем запечатлена подробнейшая, одна из лучших ее репетиций с Олегом Николаевичем. Ефремов долго рассказывал, что думает о роли, о пьесе, о спектакле: "Вот если ты все это поймешь, будешь гениальная Аркадина!"
Трудились в театре много. Никто из актеров не роптал, что мало спали. Действительно, мало: ложились под утро. Или не ложились вовсе. "Вспоминая, какими мы были, - продолжает Лилия Михайловна, - не грех сказать: ай да мы, ай да молодцы! Нас называли в то время "шептальными реалистами". Мы и правда шептали, боялись наврать! Шепотом вроде бы не так слышно вранье, как если бы во весь голос. Ефремов был очень строг! Как Станиславский: "Не верю!" - повторял. Из школы Ефремова выходили люди, невероятно им обогащенные. Приходили девочки и мальчики, в которых ничего особенного даже нельзя было заподозрить. Трудно было предположить, что из них выйдут столь крупные фигуры в театре, в кино, в режиссуре. Он пробудил. Он воспитал. Он возглавил. Сегодня он продолжается в своих учениках..."