Крылья должны быть крепкими

Тереза Дурова, народная артистка России, руководитель «Театриума» на Серпуховке и просто сильная женщина, откровенно говорит о своих амбициях, страхах и завистниках

Про работу

Без работы я не могу. Все-таки должна быть у человека какая-то мотивация, какая-то цель в жизни. Моя мотивация — это театр. Я его придумала, я сконструировала. И только я несу ответственность за людей, которые там работают. Да, у меня много дел, порой засиживаюсь в театре допоздна, недосыпаю. Но обижаться тут не на кого. У меня нет начальника, директора, какого-то строгого дядьки с палкой, который следит за тем, когда я пришла и когда ушла с работы. Это мой выбор, и совершенно осознанный — уж так устроена.

Если на минутку представить, что я лишусь этой работы, то завтра, наверное, я буду лучшим дворником в Москве. Или стану биться за звание лучшей уборщицы в подъезде. Как-то с мужем поехали за город, смотрю: на станции стоит тетка, продает картошку. «Эх, Сереж, — говорю, — уехать бы ото всех, спрятаться. И вот так стоять здесь и продавать картошку». На что мой муж отвечает: «Тереза, пока ты не добьешься, что пол-Москвы будет ездить на эту станцию и смотреть, как какая-то придурочная торгует картошкой — под музыку, в каком-то непонятном одеянии, — ты не успокоишься».

Понимаете, это просто такая жизненная позиция. Если я хочу жить интересно, весело, продуктивно, меня никто не остановит.

Про идеи из лужи

Одна идея родилась у меня, когда я упала лицом в лужу. Дело было, когда еще училась в цирковом училище и была только в самом начале режиссерского пути. Я очень страдала по поводу того, что не могу справиться, что мне ничего не приходит в голову. А нужно было сделать что-то интересное, ни на что не похожее. Сын тогда еще был маленький, я ехала к нему на дачу, чтобы отвезти продукты. По дороге к дому надо было перейти большую лужу, через которую на двух кирпичах лежала доска. Я встала на эту доску, она подо мной сломалась, и я лицом плюхнулась в лужу. Лежу в грязи, а перед глазами все действо: с музыкой, с решением. И знаете, получился замечательный номер девочки, которая ходит по проволоке.

А вот во сне ничего почему-то не приходит. Может, потому что сплю мало — иногда всю ночь что-то записываю, записываю… Даже снотворное не помогает.

Про семью

Семья для меня — не тихая гавань, не отдушина. У меня нормальная семья. В том смысле, что, когда надо, она тихая, а когда не надо, совсем не тихая. Дело в том, что в моей семье все очень заняты. Поэтому, когда встречаемся вечером или через три дня на четвертый (а такое тоже бывает), мы безумно счастливы видеть друг друга и нам есть о чем поговорить.

Когда меня спрашивают, что важнее — семья или работа, честное слово, не знаю, что ответить — просто не провожу такой градации. Но одно знаю наверняка: если завтра я очень сильно понадоблюсь дома, то на работе всем скажу: ребята, до свидания. И уйду. На время, конечно. Смогу себе это позволить — и ничего с театром не случится, у меня там хорошие тылы. Это отлаженная машина, не сломанный автомобиль. И мне не придется никому объяснять: я ухожу, но, ты знаешь, у меня тут двери не закрываются, карбюратор барахлит, со свечами что-то не в порядке. Моя «машина» довольно долго просуществует без меня, в этом абсолютно не сомневаюсь. И я считаю это своим достоинством как руководителя.

Про силу слабого пола

Не могу сказать, что у меня мужской характер — во мне достаточно много женского, и, по-моему, я этим с успехом пользуюсь. Потом, я достаточно мягкий человек: 38 раз отмерю, прежде чем принять решение, ни на кого никогда не ору на репетициях. Для меня театр как дом, здесь у меня все чистенько, аккуратненько, все разложено по полочкам…

Да, слабый пол сейчас стал сильнее. Есть такая тенденция. И в моей команде, которая, скажем, делала последний наш мюзикл «Летучий корабль», — масса женщин. Но у этих женщин замечательные семьи, мужья: там, где надо, слабые, а где надо, сильные — в профессии, прежде всего. Это не нужно путать: работу и дом. И я не согласна с утверждением, будто сильные женщины притягивают к себе слабых мужчин. Ко мне, например, слабые мужики никак не притянутся. Рядом со мной те, кому то, что я делаю, по кайфу и кто силен. Мы летим с такой скоростью, что крылья должны быть очень крепкими. Поэтому все мужчины вокруг меня — моя опора: и актеры, и муж, и сын. Я плохо себе представляю, что бы могла сделать со своими амбициями, если бы рядом не было настоящих мужиков.

Про амбиции

Амбиции, конечно, могут быть во вред. Если они нездоровые. Но если амбиции используются как топливо для дела, все только в плюс. Мои амбиции исключительно здоровые, реальные, осязаемые, они не простираются в неведомые небеса. Я стою не на куске ваты — на твердой почве, которую сама себе выстроила. И передо мной достаточно высокая лестница, где я вижу каждую ступень. Знаю, что хочу сделать завтра, послезавтра. Понимаю, куда веду театр и людей.

Наверное, я слишком амбициозна, и перед Богом такая самоуверенность — грех. Но, знаете, не так давно я смотрела передачу про одну бабушку, которой 95 лет. Такая шустрая старушка. Она рассказывала, как посадила какое-то экзотическое дерево и очень радовалась тому, что через 40 лет оно принесет плоды. Журналист удивился: «Что вы, какие плоды через 40 лет?!»  Но старушка стояла на своем: «Плоды через 40 лет — это же так замечательно!» Может, когда-нибудь я стану такой же…

Про страх

Страх для меня — это только болезнь близких, и больше ничего. У меня мама слепла, я знаю, что это такое. И когда кто-то заболевает — родственники, дети, животные, — испытываю не просто страх, а страх панический. Должна ведь что-то делать, а я не знаю, что.

А за себя у меня страхов нет. У моей семьи большая история, и я благодарна родителям и бабушке за то, что они мне очень много рассказывали. Когда-то моя семья была довольно богата: роскошные дома, известность, популярность, все в бриллиантах. Но потом настал момент абсолютной нищеты — просто с голой задницей на улице. Моя бабушка жила в доме престарелых артистов цирка, мама получала крохотную зарплату. При этом никто не возводил это в ранг какого-то несчастья, материальные потери не воспринимались как нечто страшное. Некогда было горевать — нужно было действовать.

Расскажу вам такую историю: однажды в моем номере разбился мальчик-актер — получил очень тяжелую травму во время представления в Тель-Авиве. Да, наверное, можно было кричать «ужас, ужас!», биться в истерике. Только я была занята другим — думала, что можно сделать, чтобы преодолеть его болезнь. Понимаете, если рядом с тобой лежит человек, который может умереть от пролежней, то ты либо плачешь, либо переворачиваешь его каждую минуту.

Про зависть

Это потрясающее чувство — опять же, если использовать его как топливо. Но если питаться завистью, то можно отравиться. Завидуют ли мне? Честно скажу: не знаю. Но каждому, кто считает меня везунчиком по жизни и испытывает зависть, могу сказать: «Ты мне завидуешь? Не вопрос! Вот тебе ключи от моего кабинета, мой день, мои задачи, которые нужно решить, мои проблемы — от актеров до канализационных труб, которые лопнули…» Вообще это «пахота» называется.

Про удивление

Меня поразило знакомство со шведским и итальянским театрами. Их отношение к детям, тот покой, когда они разговаривают с маленькими зрителями…

Меня удивляет все, что связано с техникой. До сих пор с большим трудом отправляю эсэмэски: на одних телефонах получается, на других нет. Мои мозги отказываются понимать, что такое флешка и как на этой маленькой штучке умещается весь мой спектакль.

Но больше всего изменило мою жизнь появление внука. Каждый раз, когда сталкиваюсь с ним, чувствую: для меня это пока неоткрытый шлюз — просто космос какой-то. Но вхожу в него я с огромным удоволь-ствием. Может, еще чего-то пойму — наверное, самое важное.