- Артур, мне показалось, что работа в картине "9 рота" изменила тебя. Если в начале съемок ты был нетерпимым, жестким и агрессивным, то, встретив тебя после их окончания, я увидела совсем другого человека - самодостаточного, уверенного в себе, может быть, немного замкнутого. Это так?
- Ближе к концу съемок, когда пошли самые сложные сцены, я действительно ощутил перемены внутри себя. Возможно, это было связано с тем, что мы снимали почти в хронологической последовательности. То есть наши герои менялись, и мы менялись вместе с ними. Что-то я переосмыслил для себя. Но у меня и возраст сейчас такой - перемен, переоценок. Человек окончательно формируется как личность годам к 25. И я ощущаю, как во мне все меняется со скоростью света. Сейчас одни установки в жизни, завтра - другие... А картина действительно сильно на меня повлияла. Да, раньше я был жестче. Но была такая среда, такие условия существования. Мне пришлось пройти через конфликты, ругань, непонимание окружающих, через какую-то боль. Меня постоянно бросало в разные стороны. Наверное, это свойственно каждому, просто у кого-то это на поверхности, у кого-то внутри... И еще: в последнее время я очень полюбил одиночество.
- Почему?
- Я привык к тому, что людям не всегда со мной комфортно. Поэтому я никому себя не навязываю. Раньше я никогда не жил один. У меня всегда было такое ощущение, что я буквально облеплен людьми. До моих 18 лет мы жили в однокомнатной квартире вначале восьмером, потом шестером. А теперь у меня наконец-то появилась своя комната, я в ней сижу один, и мне это нравится. Вот мама моя - человек очень общительный. А я, видимо, являюсь таким своеобразным противовесом к ней.
- Твоя мама художник, учитель рисования. А ты сам занимаешься изобразительным искусством?
- Нет, я в этом смысле абсолютно бездарен. Единственное, чему меня научила мама, когда я еще был школьником, это правильно рисовать кленовые листочки. Иногда, когда возникает потребность, я открываю блокнотик, и рисую там какие-то абсолютно абстрактные вещи. Но это лучше никому не показывать.
- У тебя есть младшие братья и сестры. Ты главный мужчина в семье. Занимаешься воспитанием подрастающего поколения?
- Мой метод прост, я стараюсь вообще их не трогать, то есть, по сути дела, не воспитывать. Главное - ребенку ничего не навязывать. Его надо оберегать, подстраховывать. Не командовать ему: "Нельзя!", а говорить: "Аккуратнее, осторожнее, ты можешь упасть". И еще одно мое убеждение: никогда не надо отыгрываться на ребенке. Для меня очевидно, что, если мама ведет сына в музыкальную школу или отдает девочку на теннис без всяких на то предпосылок, а потом спокойно наблюдает весь этот мучительный для ребенка процесс обучения, понятно, что она реализует таким образом свои собственные несбывшиеся мечты...
- А у тебя самого были какие-то комплексы, которые тебе пришлось преодолевать?
- До института у меня не было вообще никаких комплексов, и я чувствовал себя прекрасно. Моя жизнь мне нравилась. Она отнюдь не была безоблачной, особенно для окружающих, но мне было хорошо. Потом начали появляться комплексы, причем самые разные. Комплекс невысокого роста, например. С некоторыми из этих комплексов я не боролся, они проходили сами собой. Долгое время у меня был комплекс из-за того, что меня, как мне казалось, не любят девушки. До второго курса института все мои попытки завести романтические отношения были неудачными. Я говорю о чувствах, а не о сексе. И, возможно, это самый сильный мой комплекс, дающий знать о себе до сих пор. Мне просто очень хочется, чтобы меня любили. А то у меня много раз так случалось, что я влюблялся в человека, открывался ему, отдавал всю свою душу, а она не то чтобы бросала меня, а просто не шла на этот душевный контакт.
- В свое время ты поменял семь школ. Почему?
- Потому что я был неуправляем. У меня был очень сложный характер. На каждом уроке я старался привлечь к себе внимание любыми средствами. Я был очень эгоцентричен. Мне нужно было, чтобы окружающие смотрели только на меня, разговаривали только со мной. Я, как артист, постоянно хотел быть в центре внимания. И мне так часто в школе говорили о том, что мне надо идти в актеры, что, возможно, это тоже повлияло в результате на мой выбор. Я был сложным подростком, состоял на учете в детской комнате милиции. Однажды дело дошло до суда. И если бы в то лето я не улетел на съемки к Приемыхову, то оказался бы в тюрьме. Все к этому катилось, я пошел тогда в такой разнос! Мы "бомбили" палатки и вообще творили бог знает что. Настоящая жизнь пацанов проходных дворов.
- Какую роль ты выполнял, на шухере стоял?
- Нет, на шухере никогда не стоял, считая это позорным. Лез в самое пекло. К тому же я был самый маленький, везде мог пролезть.
- За что в результате попал под суд?
- А я был ярым фанатом "Спартака". И вот мы ехали с какого-то матча, купили водки, а закуски не было. Рядом бабушка стояла, продавала колбасу, мы и выхватили ее из рук. И нас поймали. Сутки продержали в отделении на вокзале, вломили слегка, как полагается. Потом был суд. Но мне даже не было страшно, наоборот, меня все это только возбуждало. Я был очень наглый. Моей маме все говорили: "Его ждет тюрьма! Если вы срочно не возьметесь за него - у него будет страшное будущее! Надо что-то делать!" В общем, вокруг была всеобщая паника, не волновалась только мама. Нет, она, конечно, волновалась в глубине души, но меня всегда поддерживала. Она понимала, чувствовала, что все это преходящее.
- А как тебе удалось избежать тюрьмы?
- На момент совершения преступления я не подлежал уголовной ответственности, так как не достиг 14-летнего возраста. Наверно, дальше началось бы все сначала, но судьба спасла меня, я попал к Приемыхову, и это в корне изменило мою жизнь, развернуло ее в другую сторону. Оказалось, что есть такая тропинка, которую просто не было видно. Раньше-то дорожка у меня была прямая...
- Как ты попал на картину к Валерию Приемыхову?
- Я приехал в одну из своих бывших школ потусоваться с друзьями. И в тот день туда пришла ассистент Приемыхова по актерам Алевтина Маврина - человек, которого я век не забуду. Ей казалось, что эту роль должен играть именно я. А Приемыхов поначалу воспринял меня в штыки. И потом я месяца полтора многократно ездил на пробы, с гитарой, без гитары, пел песни, мне уже сны стали сниться с Приемыховым. И, видимо, я покорил его тем, что в отличие от своих сверстников мог делать по 15 раз одно и то же. Они на третьей пробе уже скисали, а мне было по кайфу. То есть в кино я попал вроде бы случайно. Но в жизни нет ничего случайного. Значит, я должен был там оказаться. С другой стороны, когда мне что-то по-настоящему удается, мне всегда кажется, что это простое везение. Я не Лоуренс Оливье и не Михаил Чехов. Таких, как я, немало. Но в этой профессии многое зависит от везения. Мне пока везло. Хотя, может быть, когда-нибудь окажется, что и не везло. Жизнь покажет.
- Расскажи о своей работе с Приемыховым.
- Мы его доводили до белого каления. Он мне говорил: "Смольянинов, если бы ты так не пел, тебя надо было бы убить!" Я помню свой первый съемочный день. Уже камеру включили, а мы побежали с Евгением Крайновым покурить. Нас долго искали. И как Приемыхов терпел нас - ума не приложу. Мне кажется, ему вообще с детьми проще было общаться, чем со взрослыми людьми. Потому что у него натура была очень искренняя, непорочная. Он, с одной стороны, был мужиком настоящим, а с другой - ребенок ребенком. Уникальный был человек. Он очень много мне дал. И я смог это в полной мере оценить лишь спустя много лет. Мой отец ушел от нас, когда я был еще маленьким, а с отчимом не было тесного душевного общения, хотя он многое мне привил, и мне кажется, у меня до сих пор есть потребность в отце. Друзья - это прекрасно, но все равно, это не то. И вот Приемыхов был мне за отца. Когда его не стало, я очень тяжело это переживал.
- Насколько я знаю, ты давно и очень серьезно занимаешься творчеством Владимира Высоцкого, хотя и родился уже после его смерти и не застал того времени. Как он возник в твоей жизни?
- Мой отчим был очень образованным, в том числе и в музыкальном отношении, человеком. Он с самого начала привил мне вкус к хорошим книгам, заставлял меня читать чуть ли не из-под палки, пристрастил меня к хорошей музыке. А к Высоцкому в нашем доме всегда относились с большим уважением. Не помню точно, как произошло мое знакомство с ним, возможно, лет в восемь, когда я впервые взял в руки гитару, и у меня появился какой-то сборник его песен. Я начал собирать кассеты с его записями. Потом появились книги. Но хорошо помню, когда меня совсем прорвало. Была какая-то очередная годовщина, и вышла кассета "Странные скачки", где рок-музыканты пели Высоцкого. Мне страшно не понравилось, как Гарик Сукачев спел "Кони привередливые". И я понял, что я сейчас, срочно, прямо сегодня, должен сделать это по-другому. Песня на разрыв, уходящая в смерть, у Сукачева получилась какой-то шансонной. А вот "Лирическая" в исполнении Чижа мне, наоборот, понравилась. Даже больше, чем в исполнении самого Высоцкого. И с тех пор это были две мои коронные песни, я исполнял их везде. Я всегда ощущал некое духовное родство с Высоцким, какую-то свою причастность к нему.
- Кстати, кто-то считает, что в тебе есть и некоторое внешнее сходство с Высоцким. Если бы тебе предложили сыграть его, согласился бы?
- Не знаю, во всяком случае, крепко задумался бы. Хотя мне кажется, что пока еще рановато это трогать. Ведь хотелось бы сыграть Высоцкого, которого никто не знает. А это станет возможным лишь тогда, когда уйдут все те, кто его хорошо знал и кто все рассказал о нем. Хотя... По-честному, если завтра узнаю, что где-то идет кастинг на фильм о Высоцком, прибегу туда немедленно. Потому что лучше, чем я, песни Высоцкого не споет никто.