Россия и Катар: два пути к вечному
22 мая на лондонском аукционе Sotheby’s будет распродана коллекция Гюнтера Закса – немецкого фотографа, миллиардера и бывшего мужа Брижит Бардо. В качестве одного из самых вероятных покупателей эксперты называют королевскую семью Катара, в запасниках которой уже есть работы Поля Сезанна, Энди Уорхола, Марка Ротко почти на миллиард долларов. «Труд» выяснил, как Ближний Восток стал одним из центров современного искусства и может ли Россия тягаться с Катаром.
Пустыни, нефтяные вышки, мусульманки в хиджабах, суровые диктаторы и «арабская весна» – таков привычный набор ассоциаций при упоминании стран Ближнего Востока. Не слишком благоприятная почва для современного искусства. Но те суммы, которые некоторые ближневосточные государства тратят на покупку произведений западных художников, говорят об обратном.
В прошлом году Катар был признан самым крупным покупателем искусства XX века. На тот момент сумма, потраченная этим небольшим арабским государством на покупку произведений современного искусства, доходила до 700 млн долларов. В этом году и без того многочисленная коллекция королевской семьи Катара пополнилась картиной Поля Сезанна «Игроки в карты». Шедевр продали за рекордные 250 млн долларов – столько за произведение искусства еще не платили.
Королевская семья любит ставить аукционные рекорды. Многие эксперты утверждают, что именно Катар купил одну из четырех версий картины Эдварда Мунка «Крик» за 120 млн долларов на недавнем аукционе Sotheby’s. Хотя официально на сайте аукционного дома в графе «Покупатель» значится «Аноним».
Катар скупал произведения искусства даже тогда, когда весь мир трясло от экономического кризиса. В 2008 году продажи двух главных аукционных домов – Sotheby’s и Christie’s – сократились вдвое. Покупать искусство решались лишь самые прожженные коллекционеры и те, чья уверенность в завтрашнем дне была предопределена. У королевской семьи Катара этим залогом стали огромные запасы газа и нефти.
В 2008 году Катар совершил сразу две крупные покупки почти на 700 млн долларов: 400 млн долларов королевская семья заплатила за часть коллекции крупнейшего нью-йоркского арт-дилера Илеаны Соннабенд (скульптура Джеффа Кунса, полотна Роя Лихтенштейна, Энди Уорхола и Сая Твомбли); еще 310 млн долларов – за 11 полотен американского экспрессиониста Марка Ротко, самого дорого, на данный момент послевоенного художника.
Но то, чем занимается королевская семья Катара, не похоже на частное коллекционирование. Ее оптовые закупки искусства – это попытка стать культурной столицей если и не всего мира, то хотя бы мира арабского. Тут не просто складывание в кубышку – это просветительская деятельность.
Так, по инициативе дочери эмира Катара шейхи Аль-Маяссы в Дохе, столице Катара, начали проводить масштабные выставки. Сейчас показывают «Эго» крупнейшего японского художника современности Такаши Миике. В 2013 году хотят привезти самого скандально известного из современных мастеров – Дэмиена Херста, инкрустировавшего платиновый череп бриллиантами и законсервировавшего акулу в формальдегиде.
Под новые коллекции строят музеи – за последние пять лет в столице Катара Дохе открылось сразу два огромных вставочных пространства. В 2008-м распахнул свои двери Музей исламского искусства – по проекту американского архитектора Ио Минг Пэя, того самого, что построил стеклянную пирамиду возле парижского Лувра. В 2010-м заработал Музей арабского современного искусства. В 2014-м, после реконструкции, должен открыться Катарский национальный музей. Его перестройкой занимается Жан Нувель – один из гениальнейших архитекторов современности, лауреат Притцкеровской премии.
Все это свидетельствует не только о грандиозных амбициях королевской семьи, но и о широте их взглядов. По сравнению с Катаром Россия выглядит архаично: наши крупнейшие коллекционеры интересуются только российским искусством, постоянно выводя Кандинского, Малевича, Кустодиева, Гончарову в лидеры аукционных продаж. Разве что Роман Абрамович входит в ряды фанатов западного послевоенного искусства, остальные предпочитают свое, родное – причем не всегда самое лучшее.
Хороший тому пример – частные музеи, по преимуществу русской иконы, появившиеся на карте столицы в 2000-х. Каждый из них – это личная инициатива коллекционера, заточенного под единственный жанр искусства. Первый из них, Музей русской иконы, был основан в 2006 году бизнесменом и заместителем генерального директора Московской страховой компании Михаилом Абрамовым. В нем – «более 4 тысяч единиц хранения», как сообщают на официальном сайте музея. Эти «единицы» были собраны всего за 7 лет – с 2004 по 2011 год. Понятно, что при таких массовых закупках трудно держать высокую общую планку художественной и исторической ценности произведений. На самом деле так называемого музейного уровня достигают лишь некоторые образцы из этой коллекции – иконы псковской школы XVI века, «Богоматерь Одигитрия» прославленного изографа XVII века Симона Ушакова. Еще один частный музей иконы был открыт в 2009 году, чтобы разместить 2,5 экспоната из коллекции Игоря Возякова, бизнесмена и бывшего том-менеджера «Транснефти».
Несколько выделяется на этом фоне Институт русского реалистического искусства, а проще – музей, в котором собраны 6 тысяч картин эпохи соцреализма. Открыл его бизнесмен, совладелец «Промсвязьбанка» Алексей Ананьев в конце 2011 года. В коллекции – полотна мастеров первого ряда: Александра Дейнеки, Юрия Пименова, Гелия Коржева, хотя, по признаниям авторитетных искусствоведов, и в этой коллекции немало работ средней художественной ценности.
Удивительного тут ничего нет. Даже в великих музеях не все из экспонатов – абсолютные мировые шедевры, многие, тоже достаточно ценные образцы выставлены там как контекст для центральных произведений. Тем более неоднородны коллекции, которые формировались быстро, зачастую без четко продуманного плана. «Это как в лесу: собираешь грибы, а потом приходишь и думаешь, что с ними дальше-то делать.
Далеко не все удается пожарить, что-то приходится засушить» – так о своем коллекционерском хобби отозвался Алексей Ананьев в интервью журналу Forbes. Хорошо еще, когда собиратель вот так, хотя бы задним числом осознает случайность своих первых находок – это значит, что у него есть шанс в будущем стать настоящим мастером коллекционирования, какими стали в свое время знаменитые Щукин и Морозов. Но в современной России, после того как высокие традиции собирательства в течение почти всего ХХ столетия выжигались каленым железом, таких людей – единицы. Куда больше тех, кто в стремлении «засушить» ненужные в повседневности произведения искусства строят хранилища и целые музеи, в которых редкий посетитель дойдет до середины экспозиции, отчаявшись понять ее идею, драматургию, сюжет. Кстати, при таких вот массовых закупках «в довесок» и «для засушки» вероятность наткнуться на подделку возрастает в разы.
Между тем ни в одном российском музее по-прежнему нет популярных современных художников – ни Дэмиена Херста, ни Герхарда Рихтера, ни Энди Уорхола. Более того, лишь немногие способны организовать их выставки по экономическим и техническим причинам, но и эти музеи в них мало заинтересованы. Взять хотя бы Пушкинский музей. Единственная выставка современного художника, случайно залетевшая в стены этого строгого и авторитарного музея, – «Жизнь фотографа. 1990–2005» Анни Лейбовиц, и то приехавшая в Москву после питерского Эрмитажа.
В деле современности Эрмитаж, надо сказать, пошел гораздо дальше Пушкинского: в 2007 году руководство музея создало проект «20/21», направленный исключительно на современность. Благодаря ему зрители увидели работы Аниша Капура, Энтони Гормли, Генри Мура, в 2010 году прошла масштабная выставка экспонатов из парижского Центра Помпиду. Единственная институция, проводящая подобные выставки в Москве, – это «Гараж», который пока находится на «летних каникулах».
Все это говорит о том, что ни у российских коллекционеров, ни у руководителей музеев нет интереса к современному искусству. Ситуация в России напоминает некий вакуум: здесь говорят только о русском, покупают русское, выставляют русское или то, что русским точно понравится (Пикассо и Дали, например). А банальным расширением горизонтов и образованием не занимается почти никто, ссылаясь в большинстве случаев на то, что «русские пока не доросли», «они не поймут». Но этот снобизм не имеет под собой почвы: когда в 2010 году в «Гараж» привезли пресловутого Марка Ротко, очередь выстроилась не меньше, чем на тех же Пикассо и Дали.