Раньше тут была деревня Парца - полтора километра вдоль реки. От нее остался один дом, в 30 метрах от берега. Живет в доме Василий Пракин - единственный житель села.
- За моим огородом сестра жила, - показывает Василий, - а теперь там березовая рощица. Человек уходит, его место занимает лес.
Грибов тут осенью - хоть коси, ягод летом - тьма. Сушеная калина-малина, варенье из смородины, вишни, земляники, костяники у отшельника не переводятся.
Но самая существенная еда - рыба. Лодка выныривает из камышей, причаливает. На дне плещется обед: два крупных подлещика, плотва, окуньки.
- В "мордушку" попались, - объясняет Василий. - Помню, здесь старик жил, царство ему небесное. Уж и ружье не мог держать - руки тряслись, а туда же. Утром, бывало, кричит старухе: собери, мол, на охоту. Она чекушку в баул поставит, еду. А он на край огорода уйдет, свистульку, манок достанет, посвистит, пальнет пару раз в воздух, рюмку выпьет - поохотился! В колхозе так и не работал.
- Я тоже себя не пересилил, чтобы в поле за трудодни потеть. Освоил все профессии, на которые в деревне спрос: скорняк, кузнец, жестянщик, столяр, плотник. Валенки ребятишкам подшивал, хомуты для колхозных лошадей делал. А приклады какие для ружей мастерил! Работал на лесоповале. Радио, фото - и это изучал. Человек должен много уметь, чтобы не бояться невзгод. Пока мать жива была, скотину держали. Но в колхоз так и не вступил.
- С государством вы не в ладах?
- Его я признаю. И президент мне нравится. Но я стараюсь быть независимым. Перестройка мне никакого ущерба не принесла. Другие, оставшись без колхоза, растерялись, поразъехались. А я - воспрял. И про меня все на время забыли. Я даже паспорт не стал получать, чтоб о себе не напоминать.
И все же государство в лице главы администрации села Вадовские Селищи Зинаиды Левштановой помнило о нем. Потому и электричество от дома не отключили. И на карте населенный пункт Парца оставили. Недавно, несмотря на протесты, Василия Евдокимовича уговорили сфотографироваться, написать заявление и получить паспорт. И пенсию оформили. Теперь он получает 1300 рублей:
- Куда мне такие деньги?! Для прожитка только соль, мука да сахар нужны. Может, еще макароны, крупы. Одежда? Мне ж на танцы не ходить?!
Вычистив рыбу, Василий берется за топор. Из наколотых полешек выкладывает что-то наподобие сруба. Щепу толкает вниз, потом бересту. Все это сооружение заталкивает в русскую печь и поджигает. Потом к огню ставит сковородку с рыбой, чайник и лоток с пышками:
- Теперь только ждать, печь сама все сделает, - протягивает нож. - Определи, из чего сделана ручка. Не можешь? Из дуба, пролежавшего в земле сотни лет. Тверже камня. Василий вертит нож и вдруг вскрикивает:
- Тьфу ты, порезался. Надо забинтовать.
- Больно?
- Видите ли, с болью я давно разобрался. - По Пракину, чтобы не чувствовать боль, надо представить, что она обвалилась не на тебя. Он утверждает, что благодаря такому умению он и прожил уже 70, а не 40, как намеревался. Ведь страдал старик много. Перенес десяток операций. Чуть не скончался от воспаления легких. У него "отваливалась" печень, не работали почки...
- Ранней весной из больницы сбежал. Грыжу вырезали. Через три дня я деру дал. И... зажило само, как на собаке!
- Как с таким здоровьем рискнули остаться?
- Племянники хотели вместе с домом меня перевезти. Я у них в Чехове побывал - не понравилось. Людей много, а друг друга не видят.
- Не скучно?
- Разве на природе заскучаешь?! Вон с той вороной часто общаюсь. Она три языка знает. Иной раз "кар" говорит, другой - "му-му", третий - "клек-клек". По настроению. Было - ласточка гнездо в сенях свила. Если дверь закрыта, сядет и смотрит на меня. Ждет, пока открою. Воробьи вот, жалко, три года как не живут. Значит, деревне на самом деле приходит конец. Хорошо, если б кто умный нашелся - ферму здесь открыл. Я бы помог.
- То есть политику государства по подъему села вы поддерживаете?
- А как же! А из политиков я стою за Жириновского. У него ведь жена мордовка, из Зубовой Поляны - райцентра. Но для меня государство вон там начинается - в деревне Романовка. В ней четверо стариков осталось. Мы с ними дружим. В гости ходим. Снег ложится - на лыжах. Долго не появляется кто - уже плохие мысли в голову лезут. Хотя что зима - хата остынет, и я с ней - ничего страшного. Найдут, похоронят. Главное - в родной земле. А летом я их пару раз от верной смерти спасал.
Московские туристы приехали на джипе. И то ли окурок бросили, то ли костер не затушили. Сухая трава и полыхнула.
- Я, когда увидел, сердцем зашелся. Быстро фуфайку напялил, шапку, лопату в руки - и бегом к огневищу.
Часа два засыпал землей языки пламени, вскапывал полосу. Побежал в Романовку, предупредил стариков и опять к пожарищу. Василий ту эпопею не забудет:
- Помню, голова сильно закружилась. Стою, как чумной, огня вроде нигде не видно. Побрел домой. А дверь найти не могу. Вроде вот здесь должна быть, а не открывается. Шарашился, как пьяный. Так и свалился на крылечке. Как оклемался - не знаю. Но, видишь, живой! - Хлопает себя в грудь. Бодрости и оптимизма у него на троих мужиков хватит. За каждое лето он по 5 - 6 пожаров тушит. Так что пожарное ремесло - еще одна профессия Пракина.
Уезжая, прошу Василия рассказать что-нибудь из своей охотничьей жизни. Его рассказ печален:
- Я на звук мог стрелять. Бил без промаха. Но пошел на тетерева охотиться. Ямку сделал, прикрылся лапником. Дождался, тетерева хоровод брачный завели. Самец - красивый, как черт. Ну я в него и выстрелил. И не убил, а ранил. Я к нему, а он ползет по снегу - красный след оставляет. Дополз до гнездовища и лишь там скончался. Ружье отбросил и с тех пор не стреляю. Мне, думаю, оправдываться перед птицами надо, сколько я их загубил. Пока грехи не простят, умирать нельзя, - Василий задумывается, но тут же бодро добавляет: - Я решил, что попаду между раем и адом. Ко мне и черти в гости ходить будут, и ангелы - вот так-то.