- Эдуард, в молодости вы оставили журналистику ради кино. Игра стоила свеч?
- В 20 лет человек менее чем когда-либо склонен к расчетливости. Когда я только собирался на учебу в Москву, редактор газеты "Бакинский рабочий" уверял меня, что скоро вернусь обратно: зарплату в 200 рублей не меняют на стипендию в 22 целковых. Но мне грех жаловаться на судьбу. Чем безрассуднее я поступал, тем больше мне сопутствовала удача. Судьба, как я понял, любит отчаянных простофиль. Так, после окончания сценарного факультета ВГИКа я не поехал по распределению редактором на киевскую киностудию и отказался от корреспондентской должности в "Литгазете", а засел писать сценарии. Четыре месяца жил на гроши, ночуя у друзей и на вокзалах, но в кино таки прорвался - "Мосфильм" запустил в производство мой дипломный сценарий.
- Кинематограф вас не разочаровал?
- Нет. Хотя я по-разному оцениваю работу "своих" режиссеров. Фильм - это кладбище сценария. Но я помню, как мы возили по стране "Юнгу Северного флота" и на вечере в пионерлагере "Орленок" полторы тысячи юных зрителей забросали нас лесными и полевыми цветами. Когда я стоял на сцене буквально по пояс в цветах, то подумал, что за такие мгновения можно перетерпеть все рогатки советской цензуры, 120 поправок к готовому фильму, мат-перемат, царящий на кинопроизводстве, и вообще все что угодно.
- По вашим сценариям снимали фильмы и ставили спектакли в разных театрах страны. По всем меркам вы были успешным драматургом. Почему эмигрировали?
- В то глухое время конца 70-х мне уже было под 40. Два моих фильма легли на полку. Зам. министра кинематографии СССР стучал кулаком по столу и кричал на нас: "Вы порочите советский строй. Советские кинематографисты должны знать, на кого работают". Подразумевалось, что работать мы должны вовсе не для публики, а для обитателей кремлевских дач. Потому что каждый новый фильм министр кинематографии в первую очередь вез на дачи к членам политбюро и самому Брежневу. Если "на даче" фильм нравился, он без проблем выходил в прокат. И получалось, что кинематограф обслуживал партийных боссов, показывая, как под их мудрым руководством процветает советский народ. Шаг вправо, шаг влево - выпадаешь из профессии, становишься "непроходимым". Когда я это понял, то решил, что больше в такие игры не играю и лизать им никакие места не буду. Уехал.
- При всех несуразицах цензуры в советском кино были и положительные моменты: снималось много фильмов, прокат приносил баснословные доходы, и, наконец, авторам прощались неудавшиеся режиссерские опыты и "полочные" фильмы.
- Мою картину "Любовь с первого взгляда", где не было ни политики, ни социальных проблем, а только любовная история, запретили из-за единственного эпизода. В большом бакинском дворе отец главного героя собирается резать барана, и соседи дают ему по этому поводу разнообразные советы. Один из них выходит на балкон в потертом френче и зачитывает инструкцию, как правильно резать барана. Смешно это выглядело или не очень, не берусь судить - это режиссерская придумка, в моем сценарии такого не было. Но чиновники из Госкино усмотрели здесь пародию на советского служащего, который, дескать, все делает по бумажке, и потребовали эпизод вырезать. Однако режиссер фильма Резо Эсадзе заявил: нет, я ничего вырезать не буду! И советское государство, потратившее 240 тысяч рублей на производство картины, не посмело взять ножницы и самолично вырезать эти несчастные 19 метров пленки, что в подобном случае, даже не задумываясь, сделал бы любой западный продюсер.
- Признайтесь, уезжая в Америку, вы рассчитывали попробовать свои силы в Голливуде?
- Я понимал, куда еду. Представьте себе, что какой-нибудь плохо говорящий по-русски китайский сценарист приезжает на "Мосфильм" со своим сценарием. Как с ним обойдутся?
- Ума не приложу.
- Ну это же простенькая задачка для вступительных экзаменов на сценарный факультет ВГИКа. Каждый мосфильмовский редактор, мило улыбаясь, отправит китайца в соседнюю редакцию. И так он будет ходить по кабинетам по гроб жизни.
- Но "китаец" Андрон Кончаловский "выходил" свое в Голливуде.
- Он режиссер с международными премиями, и его случай особый. К тому же даже с этими премиями он "выхаживал" Голливуд почти два года... А я точно знал, что еду туда подметать улицы. Однако на деле оказалось, что в Америке пробиться в дворники труднее, чем в Голливуд. В то время мусорщик там получал 16 долларов в час, и попасть на такую работу мог только член профсоюза мусорщиков, в который белому человеку вступить практически невозможно. Но случилось так, что мой роман "Красная площадь" стал бестселлером и Голливуд сам пришел ко мне.
- Я что-то не помню американского фильма с таким названием.
- А его и не было. Роман был написан в 1982 году. Действие там начинается с самоубийства зам. председателя КГБ и дальше развивается вокруг закулисной борьбы за кремлевскую власть. Когда умер Брежнев, то оказалось, что моя книга единственная точно предсказала, кто будет следующим руководителем советского государства. В Англии роман перевели за десять дней, потом только за три первых месяца он был переведен еще на 14 языков, и я продал права на его экранизацию студии "Юниверсал" с условием, что сам же и напишу сценарий. "Юниверсал" послала книгу на отзыв члену своего худсовета Генри Киссинджеру. Но он решил, что на тот момент Америке нежелательно обострять отношения с новым генсеком в СССР, и проект зарубили. В кино это бывает.
- Ваши советские сценарии не были остросюжетными. Почему вы вдруг взялись за детективы?
- В первые месяцы жизни в Америке я заметил: там вся пресса о Советском Союзе настолько серьезна, что ее читает только узкая прослойка советологов и университетской элиты, которую сами американцы называют "яйцеголовыми". А широкая публика не имеет об СССР никакого представления, для них это как жизнь на Марсе. Между тем вокруг меня в автобусах и метро народ читал гигантское количество книг, отдавая предпочтение остросюжетным жанрам. И я решил попробовать рассказать западному читателю на понятном ему языке детектива о том, какова жизнь в Советском Союзе. В этом и заключалось мое ноу-хау. "Журналист для Брежнева", "Красная площадь", "Чужое лицо", "Красный газ" они восприняли правильно - как панораму советской жизни на всех ее уровнях. Достоверность фактуры и крутой сюжет обеспечили интерес к этим книгам в США, Европе и даже в Японии. Ведь я писал практически с натуры - в молодости был весьма мобильным журналистом: много ездил и опубликовал массу очерков о жизни в Заполярье, Сибири, на Тянь-Шане, на "ударных стройках коммунизма". И я бросал своего персонажа-следователя из одной части страны Советов в другую, из одного социального слоя в другой. И оказалось, что простым западным читателям жутко интересно, как устроено чрево этого страшного медведя - Советского Союза.
- Недостатка в образовании не ощущали?
- Наоборот. У меня было преимущество - кинематографическая школа за плечами. Действие в кино не может быть размазанным, а должно все время быть в динамике, внутренней или внешней. Иначе как удержать зрительское внимание? При этом сценарист ограничен временем и средствами - есть только изображение, и нужно найти простое, желательно визуальное решение для раскрытия смысла и подтекста, которые вы хотите донести. Поэтому хороший сценарий - это хорошая литература. Евгений Габрилович, Валерий Фрид и Юлий Дунский, Анатолий Гребнев, Геннадий Шпаликов, Евгений Григорьев, Эмиль Брагинский - это все не просто отличные сценаристы, но и замечательные писатели.
И работая сценаристом, я считал, что кино - это шахматы, а литература - шашки. Но в Америке, уже став автором нескольких книг, я понял, что это не так. У писательства есть свои преимущества. Главное из них: можно разговаривать с читателем один на один, интимно, доверительно. Можно уходить в авторские отступления, воспоминания, сны, смешивать жанры, играть подтекстом... К тому же писатель в отличие от сценариста не имеет посредников между своим текстом и читателем. А между сценаристом и зрителем стоят режиссер, оператор, актеры... Правда, и за каждый свой промах писатель отвечает сам. Читатель может простить тебе только одну неудачную книгу. Но в следующей вещи нужно обязательно подхватить "уроненное знамя". Потому что вторую неудачную книгу читатель не осилит. И тогда все, привет! Третьей уже не будет никогда.
- Ваш роман "Красная площадь" до сих пор выходит с двумя авторами на обложке?
- Нет, уже только под одной моей фамилией. Четыре года назад я выиграл судебный процесс, и моя старая ошибка теперь исправлена. Суть дела в том, что 20 лет назад я пожалел такого же эмигранта, как и я сам, Фридриха Незнанского, которого жена отправляла работать грузчиком в магазин, и записал его в соавторы своих первых двух романов. Я тогда легко относился к своему занятию, и даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что "Красная площадь" и "Журналист для Брежнева" получат мировую известность. И вот за счет той славы Незнанский живет все эти годы, эксплуатируя сделанное мной имя. Под него ушлыми делягами была создана артель литературных поденщиков. О чем в свое время было несколько зубодробительных публикаций - скажем, целая полоса "Литературные негры" в "Комсомольской правде", корреспондент которой устроился в одно издательство писать книги за Незнанского и подробно описал эту кухню. А когда я в своем "Литературном покаянии" написал, что собой представляет "писатель" Незнанский, он подал в суд за "нанесение ущерба чести, достоинству и деловой репутации". Но в суде мои адвокаты выступили с требованием провести лингвистическую экспертизу.
- А есть и такая?
- Ее делают в Институте мировой литературы имени Горького в форме литературоведческого исследования спорных текстов: сравнивают образную систему, метод разработки характеров, манеру диалога... А в Институте математической лингвистики они загнали в компьютер два "спорных" романа - "Красную площадь" и "Журналиста", два моих романа и две книги, изданные под именем Незнанского. И компьютер отобрал словосочетания, наиболее часто употребляемые в каждом произведении. Тут я с удивлением узнал, что, например, словосочетание "тем паче" я в каждой моей книге, в том числе и в "Красной площади", и в "Журналисте для Брежнева", стабильно употребляю около сотни раз. Но ни в одной книге, изданной под именем Незнанского, оно не встречается вообще. Нескольких десятков таких примеров дали возможность компьютеру легко установить, кто же истинный автор "спорных" произведений. И как только суд получил заключения экспертов, адвокат Незнанского забрал исковое заявление. А суд своим определением назвал меня единственным автором этих книг.
- Вам не кажется, что время политических детективов уходит?
- Последнее событие с захватом заложников в Театральном центре на Дубровке показывает, что нет. Только теперь тема противостояния спецслужб России и Америки уступила место теме их общей борьбы с терроризмом. Но сюжеты от этого становятся только круче.
- Будете писать о событиях, связанных с тем роковым спектаклем "Норд-Оста"?
- Я как человек суеверный никогда публично не обсуждаю свои проекты. Зато могу сказать, что уже готово или вот-вот выйдет из печати. Во-первых, авторское юбилейное издание "Красной площади" и "Журналиста для Брежнева". Во-вторых, обновленное издание "Невинной Насти", книги, которую летом так быстро раскупили, что издатель не успел за спросом, и книги почти два месяца не было в магазинах. Но теперь - есть. Не знаю, надолго ли. Тоже самое случилось с "Римским периодом", из чего видно, что капитализм в России еще неполноценен. И, наконец, самое главное: месяц назад я сдал в издательство свой новый "Откровенный роман с адреналином, сексапилом, терроризмом, флоридским коктейлем и желчью". Это подзаголовок. А называется роман просто и коротко: "У.е." Надеюсь, скоро он поступит в магазины. Хотя роман написан до теракта на Дубровке, но, по сути, оказался прологом и подступом к этому сюжету...